«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»
Прочитано: 61% |
Это "теоретизирование" вполне адекватно отражало практику революционного времени. Совершенно очевидно, например, что преобладающее большинство казней в 1918-1922 годах совершалось вообще без хоть какоголибо "разбирательства". Так, точно известно, что в 1921 году был вынесен всего лишь 9.701 смертный приговор, но совершенно нелепо было бы полагать, что мы имеем тем самым сведения о количестве расстрелянных в этом году. Вот тот же самый Багрицкий, который отлично знал, что происходило на Украине в 1919-1921 годах, ибо сам побывал инструктором политотдела отряда красных, описывает "практику" воспеваемого им комиссара продотряда:
Выгребайте из канавы
Спрятанное жито!
Ну, а кто подымет бучу,
Не шуми, братишка:
Усом в мусорную кучу,
Расстрелять - и крышка!
Естественно, при этом ровно никакие юридические акции не предпринимались, и "приговор" нигде не фиксировался.
Между тем в 1930-х годах юриспруденция так или иначе начинает восстанавливаться. Это, между прочим, убедительно показано в переведенном на русский и изданном в Москве в 1993 году исследовании американского правоведа Юджина Хаски "Российская адвокатура и Советское государство" (1986). Характерны названия разделов этого трактата: "Гражданская война и расцвет правового нигилизма" и "Конец правового нигилизма". Этот "конец" автор усматривает уже в событиях начала 1930-х годов, хотя тут же отмечает, что другой американский исследователь истории советской юриспруденции, П. Джуливер, в своей книге "Революционный правопорядок" (1976) "датирует начало поворота в правовой политике 1934-1935 годами" *48, то есть временем многостороннего поворота, о котором подробно говорилось выше.
П. Джуливер, несомненно, датирует вернее, да и сам Ю. Хаски исходит только из того, что до указанной даты имели место лишь отдельные выступления в "защиту" юриспруденции, и сообщает, что "в начале 1930-х годов нарком юстиции РСФСР Н. Крыленко и некоторые другие оставались приверженцами нигилистического подхода к праву" (там же, с. 140). Точно так же, пишет Хаски, "известный как "совесть партии" Аарон Сольц отказался отступить от революционных принципов" (с. 115). Итак, и нарком, и влиятельнейший член Президиума Центральной контрольной комиссии ВКП(б), осуществлявший верховный партийный надзор за судебной практикой, были против утверждения правовых норм. Но к середине 1930-х годов этого рода сопротивление было сломлено.
Между прочим, именно благодаря этому мы смогли узнать обо всех - или, в крайнем случае, почти обо всех - жертвах 1937 года... Могут сказать, что для многих тогдашних "контрреволюционеров" установление правовых норм имело тяжкие последствия, ибо из них "выбивали" признания в мнимых преступлениях вместо того, чтобы попросту расстрелять, - как это делалось в первые послереволюционные годы. И тут действительно есть о чем задуматься...
С другой стороны, вполне вероятно такое сомнение: можно ли говорить о восстановлении права, если едва ли не абсолютное большинство передаваемых в суды следственных материалов было фальсифицированным? Но, вопервых, судебный процесс как таковой вообще "формален": он исходит из результатов следствия, а не занимается изучением самой реальности. А во-вторых, ОГПУ и НКВД, занимавшихся расследованием "контрреволюционных преступлений", явно не коснулись тогда те перемены, которые произошли начиная с 1934 года в других сферах и областях жизни страны.
Вот характерный пример. Преемник Дзержинского на посту председателя ОГПУ, В.Р. Менжинский (1874-1934), писал о великом "достоинстве" своего предшественника:
"На меры репрессии он смотрел только как на средство борьбы, причем все определялось данной политической обстановкой и перспективой дальнейшего развития революции".
«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»
| ||||||||