«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 16%

         Кто не помнит байку о полковом поваре, в котле у которого грозный царь Петр обнаружил таракана и уже распорядился было выпороть бедолагу: "Никак нет, государь-батюшка, - выпалил повар. - Это не таракан, а изюм!" И с тем выхватил таракана из котла да и проглотил. Под пером Разгона ученый с мировым именем поступил точно так же: без малейших колебаний "взял вредительский порошок, высыпал его себе на язык и проглотил". Спрашивается, зачем? Поступок повара понятен: хотел уберечь свои ягодицы. А тут? Во имя чего пошел человек на смертельный риск. Проглотил и сказал, это питьевая сода. Слава Богу!
         Но неужели Хрущев был так тупоумен, что не догадался перед ответственным заседанием потребовать химического анализа "вредительского порошка"? Или это была заранее обдуманная инсценировка? Но опять - зачем?.. Как бы то ни было, а за самовольное глотание неизвестного порошка в неположенном месте посадили ученого с мировым именем, как уверяет автор, на десять лет.
         Остается добавить к этому только два легко доступных проверке факта. Первое: в 1945 году, через семь-восемь лет после порошково-тараканьей истории, Здродовский стал членом Академии медицинских наук. Едва ли это произошло, когда он находился в лагере. Второе: в 1937 году, когда разыгралась вся эта драма, Н. С. Хрущев работал не на Украине, а в Москве - был секретарем МГК...
         Часто Л. Разгон взывает к человечности и доброте, к высоким идеалам и порядочности, скорбит о нравственных утратах. Вот он вспоминает: "Пушкин усматривал падение общественных нравов в том, что образованные люди позволяют себе издавать и читать записки парижского палача". В свою очередь наш патриарх тоже возмущается тем, что в воспоминаниях первого коменданта Московского Кремля П. Д. Малькова "несколько страниц посвящено подробнейшему описанию того, как сам Мальков расстреливал Каплан": "Хвастливое описание казни женщины отвратительно". Совершенно справедливо. Заметим только, что там нет ничего хвастливого и все описание занимает страницу. К тому же Мальков вынужден был рассказать об этом обстоятельно, поскольку оживились слухи, будто Ф. Каплан до сих пор (дело было, помнится, в 60-х годах) жива. Все так, и тем не менее, конечно, коробит.
         В другом месте Л. Разгон рассказывает, как однажды, когда был уже на свободе и жил в Ставрополе, жена послала его с последней трешкой в магазин за хлебом и чесночной колбасой, а он, узнав из купленной по дороге газеты, что умер один ненавистный ему лагерный начальник, вместо колбасы взял водки, и они устроили семейное пиршество по случаю смерти этого начальника. Жена отродясь не брала в рот хмельного, но уж по такому случаю... "Господи! - восклицает наш пушкинист. - Это было счастье - увидеть на ее усталом лице такую радость, такое несдерживаемое торжество... Задыхаясь от счастья, что Тарасюк сдох от рака - наверное, даже обязательно в страшных муках, - мы выпили эту водку... Он сдох в муках, а мы пьем водку... Значит, есть же справедливость? Или Бог?.." После Пушкина еще Бога не забыл упомянуть.
         Не буду рассуждать о том, как все это выглядит и как называется. Замечу лишь, что даже на фронте мы, своими глазами видевшие все фашистские зверства, схоронившие столько друзей, узнав 2 мая сорок пятого года о смерти Гитлера, ничего подобного разгоновскому торжеству не устраивали. И когда отравился Геринг, когда покончил с собой Гиммлер, когда, наконец, недавно повесился в тюрьме Гесс, - не устраивали семейного пиршества. Человеку к лицу оставаться человеком всегда.
         Но у нашего свидетеля такое торжество не случайный психический срыв, а совершенно закономерное для него поведение. И апофеозом такого поведения явились конечно же мартовские дни 1953 года. Как только, говорит, "скорбный и торжествующий (!) голос Левитана" огласил по радио первый бюллетень о болезни Сталина, несколько лагерных конторщиков под моим водительством кинулись в санчасть и потребовали (!) от главного врача, чтобы собрал консилиум и на основании данных бюллетеня сообщил нам, на что мы можем надеяться". И собрался будто бы этот "консилиум" из двух врачей и одного сельского фельдшера, посовещались минут сорок о полученных по радио данных, и наконец вышел к собравшимся главный врач. "Он весь сиял: "Ребята! Никакой надежды". И все кинулись друг другу в объятия. А потом - больной был еще жив - пили водку, возглашали тосты за его смерть, слушали похоронную музыку - "чудную, божественную музыку, самую лучшую музыку на свете". И вскоре дождались "того блаженного счастливого дня, когда готовы были пуститься в пляс под траурный марш Бетховена...".

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»