«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 17%

         А Земфирочку эту помните? Встретила где-то "за курганом, в пустыне" незнакомого малого, которого к тому же "преследует закон" (видно, уголовник), приводит его в табор и ставит папашу перед фактом: "Я ему подругой буду". Хороша штучка! А сам папаша? Когда его дочь разлюбила уголовника и сошлась с другим (а у нее уже ребенок!) - что он сказал? А вот:

         Кто в силах удержать любовь?
         Чредою всем дается радость;
         Что было, то не будет вновь.

         Да это же типичная для блатного мира проповедь сексуальной свободы! И вот такое-то сочиненьице у нас полтора столетия издают, пропагандируют. ещё и Рахманинов к этому руку приложил, нашел тут сюжетец для оперы.
         Во всей мировой литературе после тщательнейшего шмона Солженицын обнаружил лишь одного-единственного писателя, о котором убежденно заявил: "Только Тендряков с его умением взглянуть на мир непредвзято, впервые (так и сказано: "впервые". - В.Б.) выразил нам блатного без восхищенного глотания слюны, показал его душевную мерзость" ("Архипелаг", т. 2, с. 416.).
         Блатофильство далеко не единственный грех, в котором Солженицын обвиняет всю мировую литературу, у него немало и ещё претензий к ней, среди которых одна из главных - по вопросу о природе человеческого характера и его изображения. "Великая мировая литература прошлых веков, - говорит Учитель, и мы видим его ухмылку при слове "великая", - выдувает и выдувает нам образы густочёрных злодеев" (Там же с.181). В смысле такой открытой им односторонности творчество Шекспира, Шиллера, Диккенса он находит "отчасти уже балаганным". Вина здесь мировой литературы и трех помянутых классиков перед Александром Исаевичем в том, что "их злодеи отлично сознают себя злодеями и душу свою черной. Так и рассуждают: не могу жить, если не делаю зла. Дай-ка натравлю отца на брата! Дай-ка упьюсь страданиями жертвы!".
         Конечно, в огромной галерее образов литературы разных веков и народов есть образы таких злодеев, которые сознают, что они злодеи и что творят зло. Но рисовать картину, будто бы только так и обстоит дело в мировой литературе, - занятие странное и бесполезное. Литература мира и созданные ею образы злодеев несколько разнообразнее и психологически богаче, чем это представляется Александру Исаевичу.
         Вспомним хотя бы пушкинского Сальери. Злодей? ещё бы, лишает жизни друга, гениального музыканта. Но он вовсе не считает себя злодеем, не упивается страданиями жертвы, а сознаёт свое преступление как благо и как неизбежное закономерное действие. Сальери появляется перед нами со словами горечи на устах:

         Все говорят: нет правды на земле.
         Но правды нет и выше.

         Его душу терзают два чудовищных, как ему представляется, искажения правды и справедливости: на земле и на небе. Первое видится ему в сопоставлении личных судеб - своей и Моцарта. Он, Сальери, родился "с любовию к искусству", весь труд, всю жизнь посвятил музыке, и "напряженным постоянством" достиг, наконец, успеха, славы. Но Моцарту, которому так легко все дается, он завидует и считает свою зависть закономерной, справедливой:

         О небо! Где же правота, когда священный дар,
         Когда бессмертный гений не в награду
         Любви горящей, самоотверженья,
         Трудов, усердия, молений послан -
         А озаряет голову безумца,

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»