«««Назад| Оглавление | Каталог библиотеки | Далее »»»

Прочитано: 48%

         Ситуация вообще-то сложилась парадоксальная, даже гротескная. За Шостаковича заступался Запад. За Шостаковича просил маршал Тухачевский. Письмо в защиту Шостаковича Сталину написал (но не отправил) Горький. Не отправил - но не беда: за Горьким шпионили так, что каждое сказанное или написанное им слово становилось известно вождю буквально назавтра. Мнение Сталина как некомпетентное и, хуже того, смехотворное осудили в частных разговорах многие музыканты - и тут же настучали друг на друга.
         Сам Сталин любил музыку Шостаковича для кино - в особенности песню "Нас утро встречает прохладой", что, правда, не помешало ему уничтожить автора слов - поэта Бориса Корнилова - и подвергнуть издевательствам жену Корнилова поэтессу Ольгу Берггольц. Но уж так он мыслил: Пастернака пощадил - за замечательные переводы современных грузинских поэтов, а самих этих поэтов пустил в расход. Вечно опальному Булгакову даровал покой, а приближённого ко двору Бабеля стёр в лагерную пыль. Кроме того (и, может быть, прежде всего), Сталин любил делать мастерам искусств "предложения, от которых невозможно отказаться". Иногда - на уровне анекдота, как в приведённой в книге Волкова истории с любимцем вождя тенором Козловским, от которого на одной из пирушек партийные бонзы потребовали исполнения народных песен. Сталин предоставил певцу полную свободу выбора и сделал это следующим образом: "Зачем нажимать на товарища Козловского? Пусть он исполнит то, что сам желает. А желает он исполнить арию Ленского из оперы Чайковского "Евгений Онегин"".
         А вот от Шостаковича Сталин потребовал именно народных песен. И не выслушал, но фактически получил отказ. Впоследствии "народные песни" по воле вождя сочинил Арам Хачатурян - и Шостакович прозвал его "взбесившимся рахат-лукумом". От Шостаковича Сталин потребовал предоставления ему на предварительный просмотр ("Твоим цензором буду я!") новых оперных либретто - и во избежание этого Шостакович не написал больше (вернее, не завершил) ни единой оперы. В симфонической же музыке Шостаковича - в "музыке, пришедшей на смену сумбуру", - при всём её трагизме, зазвучали сатирические, издевательские нотки (юродивому дозволительно), зашевелился эзопов язык, обозначился крамольный кукиш в кармане.
         До самой смерти Сталина Шостакович так и остался для вождя "трудновоспитуемым", но хотя бы подлежащим перевоспитанию не в исправительно-трудовом лагере. А сам Шостакович? Сталина он, в отличие от большинства обласканных вождём и, увы, от большинства уничтоженных, ненавидел. Ненавидел и сам советский строй - о чём наговорил целую книгу всё тому же Волкову, тайно вывезшему её на Запад. Но главное, наверное, не в этом - светлое моцартианское и тёмное "достоевское" начало, не столько сосуществовавшие, сколько отчаянно боровшиеся друг с дружкой в творчестве композитора, после вмешательства вождя перераспределились самым непредсказуемым образом.
         Моцартианские простота и ясность, которых требовал Сталин (и которые критика приписывала прежде всего его, сталинскому, стилю) не возобладали, но, напротив, ушли на периферию творчества. Шостакович - чем дальше, тем очевиднее - превратился в Достоевского от музыки, только Достоевского безрелигиозного, а оттого особенно безнадёжного. Другое дело, что битый (если не полностью разбитый) композитор освоил технику музыкального иносказания примерно по такой схеме; О господи, как же я ненавижу этого палача... этого изверга... этого деспота... О господи, как же я ненавижу Гитлера!
         А большего от него уже и не требовали.
         И разумеется, "биологическая" любовная линия, как определил самую суть "Леди Макбет Мценского уезда" Сергей Эйзенштейн, она же "предельно цинично себя обнаружившая чувственность" из музыки Шостаковича ушла навсегда. Секса-то у нас уже не было.
         2004

«««Назад| Оглавление | Каталог библиотеки | Далее »»»