«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 49%

         Для Розанова отношение элиты российского общества к Пушкину было признаком нарастания беспочвенности. Он писал в 1912 г.: "Если бы Пушкин не только изучался учеными, а вот вошел другом в наши дома, - любовно прочитывался бы, нет - трепетно переживался бы каждым русским от 15 до 23 лет, он предупредил бы и сделал невозможным разлив пошлости в литературе, печати, в журнале и газете, который продолжается вот лет десять уже. Ум Пушкина предохраняет от всего глупого, его благородство предохраняет от всего пошлого... Но нашему министерству просвещения "хоть кол на голове теши" - оно ничего не понимает... Какая-то удивительно чистая кровь - почти суть Пушкина. И он не входит в "Курс русской словесности", а он есть вся русская словесность" (14, с. 365-367).
         Замечу, что нам по инерции советского времени кажется немыслимым, что Пушкин не входил в "Курс русской словесности". А ведь это важный факт. Пушкин "вошел другом в наши дома" именно потому, что было понято значение его ума и его благородства для сплочения нашего народа, уже как советского. И соответственно проводилась и политика Министерства просвещения СССР, и издательская политика.
         То же самое происходило с преподаванием истории. В статье "Беспочвенность русской школы" Розанов пишет: "Пора нашему просвещению снять "зрак раба", который оно носит на себе... Но дело лежит гораздо глубже, потому что и самый материал образования, с которым непосредственно соприкасается отроческий и юношеский возраст всей страны, есть также не русский в 7/10 своего состава. То есть незаметно и неуклонно мы переделываем самую структуру русской души "на манер иностранного" (14, с. 235-236).
         Розанов приводит данные, в которые трудно поверить: на весь курс русской истории, который дается в трех классах гимназии, отведено в сумме 56 часов, то есть 1/320 часть учебного времени восьмиклассной гимназии. Он продолжает: "На "нет" сводится роль исторического воспоминания в душе почти каждого образованного русского. Удивляться ли при этой постановке дела в самом зерне его, что мы на всех поприщах духовной и общественной жизни представляем слабость национального сознания, что не имеем ни привычек русских, ни русских мыслей, и, наконец, мы просто не имеем фактического русского материала как предмета обращения для своей хотя бы и "общечеловеческой" мысли?" (14, с. 237).
         Левая часть образованного слоя интенсивно разрушала образ монархического государства, подрывая его роль как символа национального сознания. Н. Добролюбов еще студентом писал о Николае I, апеллируя к Западу: "Но как могла Европа сносить подобного нахала, который всеми силами заслонял ей дорогу к совершенствованию и старался погрузить ее в мракобесие?" (15). Народники повели демонтаж "имперского" народа при помощи террора как исключительно сильного символического действия.
         Разлагающий связность "старого" народа смысл всей этой деятельности был достаточно ясен. С.Н. Булгаков писал в 1908 г: "Если мировоззрение самой интеллигенции, которое она несет народу, останется тем же, что и теперь, то и характер влияния ее на народ не изменится; оно будет только расти количественно. Но нельзя, конечно, и думать, чтобы интеллигенции, по крайней мере в обозримом будущем, удалось обратить в свою веру всю народную массу, часть ее во всяком случае останется верна прежним началам жизни. И на почве этого разноверия неизбежно должна возникнуть такая внутренняя религиозная война, подобие которой следует искать только в войнах реформационных. При этом духовная и государственная сила народа будет таять и жизнеспособность государственного организма уменьшаться до первого удара извне" (16).

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»