«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 96%

         До того времени мы с Валентином Григорьевичем не встречались ни разу. Как писателя я его, разумеется, очень любил. Начиная с "Денег для Марии", "Уроков французского" и других ранних рассказов. На страницах "Правды" он печатал интервью и статьи в защиту Байкала, против поворота северных рек. Запомнилось и острое его письмо в соавторстве с Юрием Бондаревым и Василием Беловым, бившее тревогу по поводу состояния нашей эстрады и вообще так называемой массовой культуры, к которому она скатилась в годы "перестройки".
         Но как он отнесётся к предложению побеседовать, если имеется в виду напечатать его слово в "Правде" уже иного времени и совсем другого положения? Когда она не главная газета страны, а одна из ставших в оппозицию к новой власти. Только что с неимоверным трудом в очередной раз удалось отстоять возобновление её издания и само историческое имя газеты, которую - власть даже не скрывала этого! - по всем раскладам должны были уничтожить. И я, увы, не раз сталкивался при обращении к некоторым из прежних авторов "Правды" с категорическим отказом или вежливо-лукавым уходом от предложения выступить в ней.
         Валентин Григорьевич согласился мгновенно. Более того, когда я слушал его доброжелательный голос в телефонной трубке, мне показалось, что он чуть ли не ждал подобного предложения. Значит, у него было желание высказаться, а что это будет трибуна "Правды" его не только не смущало, но, как я понял, наоборот, в создавшихся условиях по-своему вдохновляло.
         И вот я у него дома. Начинаю с потрясшего откровения Окуджавы, которое, сразу чувствую, потрясает и его. Вообще, первое и главное чувство, впоследствии всё больше во мне углублявшееся, - это близость, даже родство душевного состояния. Право, совсем не часто мне как журналисту доводилось ощущать такую душевную близость с теми, кто становился моим собеседником, так сказать, по долгу службы. Здесь же возникло не только удивительное взаимопонимание, но, я бы сказал, взаимочувствие, при котором разговор обретает особую доверительность.
         Причём ведь нельзя сказать, что мой собеседник как-то специально старался для этого. Человек, по натуре сдержанный, отнюдь не склонный к раскрытию души нараспашку, он говорил ровным голосом и находился в постоянной сосредоточенности, из которой, казалось, вывести его на нечто постороннее никакой силой невозможно.
         Да, он был до предела сосредоточен. Не одним лишь разумом, а и чувством. И преобладала в нём - это доходило до меня почти физически - великая, всепоглощающая, неизбывная боль.
         Боль за Россию. За то, что с нею и в ней происходит. За её сегодняшний и завтрашний день.
         Вот что определило основной настрой нашей первой беседы, а затем и всех последующих, которые постепенно станут регулярными, продолжаясь каждый год.

* * *

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»