«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 39%

         Это выглядит странно: старый тертый еврей, шантажируя ее, как до этого отец, не понимал, что его угроза липовая, тем более уже в 1955 году? Ведь сама Вишневская-то понимала это и потому ответила:
         "- От тебя узнают? Но тебе все равно ничего теперь не поможет. Открой дверь, или я буду кричать в окно, на все пойду - ты меня знаешь..."
         Да, он ее знал. Потому особенно наивно выглядит и второй его запрещенный прием:
         "- Хорошо, ступай. Но если через пять минут не вернешься, я брошусь из окна!"
         Прием и запрещенный и пошлый. Но как судить пожилого человека, теряющего молодую жену, с которой прожил столько лет, когда она становилась знаменитостью... Да и что взять с заурядного администратора! Однако вскоре, приревновав Вишневскую к Булганину, к тому же пошлому приему прибег и утонченный интеллигент Ростропович: "Я вижу - Славка, почти голый, в одних трусах, лезет на подоконник.
         - Я сейчас брошусь вниз!
         - Стой! Куда ты прыгать собрался? Я беременна!.."
         На крик прибежали какие-то родственницы, схватили Славку-гения за ноги и стащили с подоконника.
         Надо полагать, в опере Ландовского обе эти сцены заняли достойное место. И хотя в жизни ни второй муж, ни третий не сиганули вниз, в опере можно было бы для оживления сюжета хотя одного сбросить с подоконника и шмякнуть об асфальт.
         Но вернемся к пароксизмам злобы и ненависти, накатывающим на Вишневскую. Между помянутыми ужасными сценами с угрозой самоубийства был, по признанию самой Вишневской, счастливейший день, сладчайший час ее жизни: они с молодым сталинским лауреатом идут в загс расписываться. И вот: "Входим в комнату. За письменным столом сидит дородная тетка - как в рассказе Бабеля: "слева фикус, справа кактус, а посередке Розочка". Конечно, на стене - портреты Ленина и Сталина", ненавистных новобрачным. Сразу замечу, что, увы, по такому же поводу мне трижды приходилось посещать загсы в трех разных районах Москвы, но ни в одном я не помню названных портретов. В памяти остались лишь прекрасные лики моих избранниц, и дух мой витал там же, где дух поэта, потом, в разлуке, сказавшего: "И вспомнил я тебя пред аналоем..." Но не во мне дело. За что на неповинную сотрудницу загса вылито столько желчи? Ведь счастливейший день, сладчайший час! Ну будь подобрее!.. Тем более что сотрудница восторженно лепечет: "Ах, Галина Павловна, какая радость видеть вас! Слушала вас в Большом театре. Я просто вас обожаю!" Но это не смягчает суперзвезду, и дальше она рисует свою поклонницу набитой дурой.
         А вот совсем другой день, иная обстановка: кладбище. Пришла сюда в 74-м году перед отъездом за границу. И вдруг увидела памятник на одной могиле: "Что за чудище?.. Министр финансов Зверев". Ну что плохого сделал ей покойный министр?
         Но и злоба на кладбище для мадам не предел. Рассказывает, что в 69-м году во время общественного прослушивания новой вещи Шостаковича в Малом зале консерватории произошел "знаменательный случай" (!) - умер музыкальный критик А. (в книге имя дано полностью), которого она не любила: "Ему стало дурно, и его вывели из зала. Когда я проходила через фойе, я видела его сидящим на диване, такого ничтожного, плюгавого, маленького человечка... Он поводил вокруг мутными, уже ничего не видящими глазами и отдавал душу... Уж не знаю, кто ее принял - Господь или сатана". Подумайте только: глядя на умирающего, она злобно ликует... Не думаю, читатель, что вам приходилось слышать такое, особенно из дамских уст. И ведь не поймет, не поверит, что вопрос тут не о том, кто примет душу умирающего, а ее собственную душу, назойливо и громогласно объявленную ею христианской.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»