«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

прочитаноне прочитано
Прочитано: 47%

К вопросу о смоляной затычке


         Обнаружив черную неблагодарность и бесстыдное надувательство, Лакшин стал рвать на себе волосы и бить себя в грудь: "Сейчас, прочтя сочинение о телёнке, я удивляюсь своей былой наивности..." "Если бы мы знали тогда, что вымолвит теперь в своей книге Солженицын!" Увы, никому не дано точно знать "сейчас", что будет "потом". Не знал этого и дед Щукарь, когда однажды, ещё в молодые годы, возвращаясь из хутора Войскового, за тридцать целковых сторговал у проезжего цыгана кобылку. "Кобылка на вид была круглая, масти мышастой, вислоуха, с бельмом на глазу, но очень расторопна". Чем это кончилось, читатель, конечно, помнит. Не успел Щукарь добраться до хутора Тубянского, как с кобылкой произошло чудо: из пузатой и вроде бы сытой она превратилась в худющую клячу. Оказывается, цыгане, желай продать древнего одра, вставили ему камышину и дули по очереди всем табором до тех пор, пока коняга не обрел соответствующего экстерьера, а потом проворно выдернули камышину, да ловко встроили на её место смоляную тряпку, вот вам и Буцефал! Но прошёл час-другой, тряпка выскочила и... Увидев страшную метаморфозу, ошарашенный Щукарь в ужасе совершил крестное знамение и стал шептать: "Свят, свят, свят!" Разумеется, будь литературным критиком, он смятенные чувства свои выразил бы по-другому, сказал допустим: "Я удивляюсь своей былой наивности". Но какие там слова ни говори, а факт налицо: вислоухой-то была не только кобылка; её покупатель, наш гипотетический критик, тоже оказался в достаточной мере вислоух.
         Увы, как и Щукарь, В. Лакшин не заметил когда-то цыганской смоляной затычки. Можно было бы и простить грех молодости, но вот и теперь, уже в "Телёнке", по истечений стольких лет он опять кое-чего не замечает. Пишет, что Солженицын "делает окружение Твардовского сворой изощренных иезуитов и политиканствующих ничтожеств", что в его изображении "это галерея монстров - прихлебателей, сов, подхалимов, карьеристов". Да, автор книги рисует именно такую мрачноватую картину, но критик почему-то тут же заявляет: "Меня Солженицын пощадил и не припечатал в "Телёнке" каким-нибудь словом-кличкой". Это явное недоразумение, совершенно очевидный просмотр тонкого критика. Сказано же, например, там: "полдюжины редакционных новомирских лбов". Дюжина, как известно даже тем, кто не писал книг об Островском, это двенадцать, полдюжины - шесть. Значит, писатель имел в виду шесть работников редакции. Защищая и оправдывая их, критик назовет имена: 1) А.И.К., 2) Е.Н.Г., 3) Б.Г.З., 4) И.Е.С., 5) А.Г.Д. (Все эти имена - поразительно для человека, воспитанного на Толстом, Островском и Чехове! - В. Лакшин приводит целиком и с научной обстоятельностью доказывает, что, допустим, А.И.К. вовсе не иезуит, Е.Н.Г. отнюдь не ничтожество, Б.Г.З. совсем не подхалим, И.Е.С. никак не прихлебатель и т.д. - В.Б). Только пять. Кто же шестой? Да вы, Владимир Яковлевич, по его исчислению шестой "лоб" и есть! Кому же ещё-то быть? Не шоферу же редакционному.
         Солженицын суммарно называет работников журнала также "вислоухими". И вновь у Лакшина нет достаточно веских научных оснований считать, что для него он и тут делает исключение, не относит к числу "вислоухих", не припечатывает горькой кличкой. Пожалуй, Щукарь-то мог бы с большим успехом отбояриваться от такой клички. Ну, в самом деле, столько лет в упор хлопать глазами на Солженицына, считать его "близким себе человеком" - и не видеть, и смутно не догадываться о том, что он проделывал и с редакцией, и с главным редактором, опять же напомним, отцом и братом!
         Но что бы мы ни говорили, а критик твердо уверен, что автор "Телёнка" словом-кличкой его "не припечатал" и уже одним этим в известной мере "пощадил". Что ж, тем благородней порыв: он готов драться не за себя - за других! более того, Лакшин торжественно заявляет: "Твардовский в могиле. И я чувствую на себе долг ответить за него". За него? То есть так, как ответил бы сам поэт? Видимо, да. Какой же другой смысл могут иметь слова, произнесенные как бы над могилой?
         Итак, "брошен вызов, и я поднимаю перчатку". Как сказано! Щукарь никогда не додумался бы молвить нечто подобное цыгану-ярыжке. В лучшем случае ткнул бы ему в мордуленцию смоляной тряпкой. Почему? А - порода! Вот Лакшин зорко подметил, что Солженицын "не вполне безразличен" к сплетням, злым пересудам, грязным слухам, и в связи с этим размышляет: "А если бы некто, как добродетельный моралист, стал рассуждать о перипетиях личной жизни "теленка", выставлять на свет то, что о ней по слухам известно?" Его ответ на свой вопрос решителен и краток: "Не дворянское это дело". Да, Владимир Лакшин - истинный дворянин духа. А поэтому - "К барьеру, Солженицын!"

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»



 
Яндекс цитирования Locations of visitors to this page Rambler's Top100