«««Назад| Оглавление | Каталог библиотеки | Далее »»»

Прочитано: 88%

         Он взглянул на меня с ироническим интересом.
         - И я не люблю, и никто не любит. Но все просят, хотя мало кто получает. А вы можете получить. И пожить в своё удовольствие...
         - А дальше? Вы знаете, что дальше?
         - Нет, не знаю. И знать не хочу, - отстранился он. - И не вздумайте посвящать меня в то, что меня не касается. Вы хотели посидеть в "Клозери де лила" - мы пришли...
         "Посидеть", как выяснилось, было негде. Кое-как, и то не вдруг, удалось присесть. Не за угловой, это полностью исключалось, а за столик через один от углового, втиснувшись между каким-то волосатиком и упомянутой выше дамой в шортах и перстнях. Англо-француз, не дожидаясь официанта, протолкался к стойке, принёс по методу самообслуживания две кружки пива, якобы того самого, какое предпочитал Хемингуэй. Пиво показалось водянистым, свет в кафе - слишком резким, и вообще весь этот содом был так далёк от того, что описывалось и ожидалось...
         Лиловые сумерки за окнами, по контрасту с яркими лампами в кафе, сгустились до черноты. Лиловые сумерки в душе тоже. Я просчитался. Я опять не видел выхода, никакого выхода. Тупик.
         В Лондоне такой же трагический вечер мог бы привести, чуть не привёл, к самоубийству. К малодушно непоправимому решению, тусклому и бесцельному. По счастью, Париж - не Лондон.
         Не засиделись мы в "Клозери". На прощание я всё-таки подобрался к угловому столику и коснулся его вскользь рукой. И через час, к собственному своему удивлению, обнаружил, что только это движение и было осмысленным, а чувство безысходности приходит и уходит. А этот Роберт - шестёрка, шут гороховый. А раздражение от пустопорожнего туристского ажиотажа - и вовсе вздор, ерунда, помарка на празднике.
         Праздник - неожиданное в моём положении слово. Оно всплыло из подсознания в тот же вечер, лишь чуть-чуть припоздало. Праздником назвал Хемингуэй неунывающий город Париж. И как же это я забыл? Как позволил себе забыть?
         Лиловость парижского предвечерья никуда не делась, она притаилась в улочках и двориках Латинского квартала, в листве каштанов, под коньками крыш. Она осталась оттенком, настроением - импрессионизм мог и должен был родиться только в Париже, - и это настроение не было траурным, грустинка в нём ощущалась, но и отзвук далёкой музыки, лёгкий смех, а ещё обещание, что такой же вечер будет завтра, и послезавтра, и через год. Прав был Генрих Наваррский: Париж стоит мессы. Хемингуэй тоже был прав. И тем более прав был Маяковский:

         Я хотел бы жить и умереть в Париже,
         Если б не было такой земли - Москва.

«««Назад| Оглавление | Каталог библиотеки | Далее »»»