«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 46%

Отступление второе. О Джордже Оруэлле в "год Оруэлла"

         Из всех застарелых табу, касавшихся зарубежной литературы, это было едва ли не самым стойким и непробиваемым. При таможенных досмотрах роман Джорджа Оруэлла "1984" безоговорочно изымали как "не подлежащий ввозу", а в книгохранилищах - в тех крупнейших, куда он всё-таки проникал, - его заточали на дальнюю полку так называемого спецхрана и выдавали, естественно, в исключительных случаях, по особому разрешению.
         Как и отчего зародилось табу, гадать не приходится. Роман был закончен в 1948 году, напечатан в 1949-м. И на первых же страницах читателю являлся портрет "человека с усами", взирающего на современников "с каждого заметного угла". Мгновенного панического узнавания было достаточно. Сам-то Сталин, скорее всего, о романе слыхом не слыхивал, ему и доложить не посмели, но крамольное сочинение было без суда и следствия поставлено вне закона.
         Лет десять-пятнадцать назад запрет видоизменился. Ссылаться на Оруэлла теперь стало можно и даже модно, особенно если страховки ради прицепить к имени ярлык позабористее: "трубадур холодной войны", например. При всей своей несолидности такие фокусы оказывались, пожалуй, всё же предпочтительнее глухого молчания: читатели быстро усвоили правила игры и наловчились черпать информацию в обход ярлыков, не считаясь с ними. Однако предложения перевести роман - достоверно известно, что они делались, - по-прежнему отметались без обсуждения.
         Но почему? По-прежнему из-за "человека с усами"? Если бы так, преодолеть инерцию было бы куда проще.
         Оруэлл писал "1984" сразу после войны, когда ещё свежа была скорбь о пятидесяти миллионах погибших. Человечество едва успело подсчитать свои утраты, города ещё лежали в руинах, и казалось, ещё не остыли печи Освенцима и Дахау. Люди, осознавшие злодеяния фашизма, терзались вопросом: как это могло случиться? Кто виноват? Но уже нашлись и такие, кто скорбел не о жертвах, а о палачах. И ещё больше таких, кто быстренько позабыл о скорби и тем более не желал сознавать, что тени недавнего прошлого способны сгуститься снова.
         Ещё не прозвучал приговор главным военным преступникам в Нюрнберге, а британский премьер Уинстон Черчилль уже произнёс свою фултонскую речь, открывшую эру новой, "холодной войны". И Оруэлл, убеждённый противник насилия и нетерпимости в любых проявлениях, спросил себя: а не может ли фашизм вновь поднять голову не где-нибудь, а на моей родине? Не найдёт ли он питательной почвы на берегах Альбиона, и если да, то как скоро? Как это будет выглядеть, какие формы примет?
         "Прежние цивилизации провозглашали, что они основаны на любви к справедливости. Наша - зиждется на ненависти. В нашем мире не останется места эмоциям, кроме страха, ярости, торжества и самоуничижения. Всё остальное мы уничтожим - всё без остатка... Мы разорвали связи между родителем и ребёнком, между мужчиной и женщиной, между человеком и человеком. Никто уже не доверяет ни жене, ни ребёнку, ни другу. А скоро не будет ни жён, ни друзей. Новорождённых мы заберём у матерей, как забираем яйца из-под несушки... Не будет иной любви, кроме любви к Старшему Брату. Не будет смеха, только смех триумфа над поверженным врагом. Не будет ни искусства, ни литературы, ни науки. Когда мы достигнем всемогущества, то обойдёмся без науки. Не останется различия между красотой и уродством. Не останется места для любознательности, для поиска смысла жизни... Но навсегда - запомните, Уинстон, - навсегда сохранится упоение властью, и чем дальше, тем оно будет сильнее, тем острее. И навсегда, на все времена, сохранится пронзительная радость победы, восторг того, кто попирает беспомощного врага. Если вам нужен образ грядущего, вообразите себе сапог, наступивший на человеческое лицо, - навеки".

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»