«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

прочитаноне прочитано
Прочитано: 14%

Южная Англия. Дни без чисел

Чёрный иней


         Запетый, но навсегда точный вопрос: с чего начинается Родина? Для меня - с блокадной зимы, когда Ленинград тонул в сугробах, сох и вымирал от голода, содрогался от артобстрелов. Когда купол Исаакия и Адмиралтейская игла, утаивая позолоту, тускло чернели на фоне серого или, увы, безоговорочно лётного, безоблачно синего неба. Когда памятники, укрытые дощатыми гробами, не разнились от брошенных посреди площадей трамваев, а для людей гробов не хватало, никто и не мечтал о гробах, разве лишь о том, чтоб быть похороненным хоть как-нибудь, хоть в одеяле. Когда в придачу к бомбёжкам, ста двадцати пяти граммам хлеба пополам с отрубями и саночкам, саночкам, саночкам, водовозным и похоронным, на город навалилась ещё и небывало суровая стужа. Когда столбик уличного термометра, градуированного во времена оные до минус двадцати пяти по Реомюру, как съёжился в кругленькой нижней норке, так и не высовывался неделями, не мог... В ту зиму мне было девять лет.
         Мы жили на Петроградской, на Аптекарском острове, напротив Ботанического сада. Дом выстроил перед самой революцией "шоколадный король" Конради - и для себя с челядью, только его апартаменты располагались в другом крыле, и как доходный, для нанимателей средней руки. Мы въехали сюда в 1940-м, толком даже обжить квартиру не успели. Отец, архитектор, не уставал дивиться мешанине стилей, какую по "королевской" воле учинили проектировщики на наружных фасадах; действительно, пилястры и эркеры, балконы, балкончики и даже крепостные башенки чередовались там без всякого порядка и смысла. У нас, во дворе, всё выглядело попроще, почти на уровне нынешнего типового рационализма. Но возведено всё это было, и снаружи и во дворе, на совесть.
         Поздней осенью 41-го в метре от стены ухнула не ахти какая мощная, но всё-таки фугаска. Боюсь, что современная панельная стенка смялась бы, как картонная. А наш дом вздрогнул, посыпались стёкла, стена дала трещину - и устояла. После войны трещину заделали - она оказалась даже не сквозной. Сегодняшние жильцы, наверное, и не подозревают о ней.
         Первенствующее блокадное воспоминание: теплится буржуйка, нехотя покусывая ножку какого-нибудь очередного стула (книг мы не жгли), а в отсветах жиденького пламени, комочком, - младший брат, повторяющий монотонно и нараспев: "Я га-алонный, я га-алонный..." И почерневшая, седая до срока мама - она только что вернулась домой, что-нибудь добыв или не добыв ничего, и, в зависимости от результата, либо делит добычу строжайшим образом на неравные части, себе наименьшую, либо прижимает нас к груди, гладит по головам и отвлекает, отвлекает...
         Она читала нам сказки. Я, разумеется, давно умел читать и охотно делал бы это сам, но я бы читал всё подряд и поневоле сосредоточивался, едва в тексте запахло бы едой. Вряд ли кому-нибудь вне блокады придёт в голову посетовать, как часто и помногу едят герои литературные и фольклорные, подкрепляются, закусывают, трапезничают, пиршествуют - независимо от жанра. А мама всё, что прямо или косвенно "про еду", талантливо пропускала. Я, может, изредка и замечал подвох, а четырёхлетний братишка - безусловно нет.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»



 
Яндекс цитирования Locations of visitors to this page Rambler's Top100