Пограничник. Том 10: Тень «Пересмешника» Глава 1 Солнце, привычным делом, нещадно пекло с раскаленного неба. Пахло пылью и навозом. Тянуло дымком. Где-то растопили печь, чтобы приготовить еду. Муха посмотрел на часы. Я знал, что времени было около трех дня. — Нам сюда. В этот переулок, — сказал старлей и махнул нам рукой. Мы завернули на достаточно широкую по местным меркам улочку, с двух сторон зажатую линиями дворов, глиняных дувал и крепких саклей с плоскими крышами. Позади, со стороны площади, слышалась приглушенная музыка. На бронетранспортере включили «Катюшу», переиначенную на восточный лад. Звучавший в ней баян имитировал звучание рубаба, ритм отбивала дойра — местный аналог бубна. Раздача гуманитарной помощи шла полным ходом. Большую часть дня мы потели под жарким солнцем, разгружая машины от ящиков с едой, медикаментами, водой и солью. И только к трем часам дня Муха договорился с капитаном Мироновым, чтобы мы могли отойти по собственным делам. Шли, к слову, без оружия. Я нес на плече тяжеленную камеру и время от времени заглядывал в объектив, делая вид, что снимаю местные виды. А вот людей «снимать» не стал. Это было чревато проблемами, решать которые нам было совершенно не по душе. На дороге было многолюдно. Безучастные старики, сидевшие на завалинках домов или на подушках в тени дувал, курили кальяны или трубки. Провожали нас безэмоциональными взглядами своих выцветших глаз. Женщины сторонились. Ниже опускали головы, когда мы проходили мимо. Мужчины же, напротив, посматривали с настороженностью. Иногда с настоящей враждебностью. — Не смотрите на них, — сказал Муха, когда заметил, что Волков пялится на крупного мужика в чалме и с аккуратной черной бородой. — Нам лишних проблем не надо. — Ты посмотри. Некоторые глядят так, — стал сетовать на это Волков, — будто тут же разорвать готовы. — Многие ночью пойдут в горы с оружием, — проговорил я, вешая тяжелую камеру на плечо. Только детишки оставались по-детски непосредственны. Когда мы снова завернули за угол, на нас напала целая стайка мальчишек и девчонок. Они, словно мошкара у фонаря, кружили вокруг нас. Спрашивали: «Как дела?» — на ломаном русском, явно не понимая значения этих слов. А еще кричали: «Дай!» — и протягивали нам худенькие смуглые рученки. Пришлось поделиться с ними тем, что у нас было при себе. Я расстался со всем своим кусковым сахаром, который прихватил как раз на такой случай. Муха отдал детям несколько конфет и подарил какому-то пацаненку старенький перочинный ножик. Волков ворча расстался с полурастаявшей шоколадкой, что хранил в кармане ко все никак не наступавшему обеду. Кое-как мы прорвались сквозь детишек и шмыгнули в переулок. Пройдя узкой дорожкой, попали на соседнюю улицу. — Это здесь, — сказал Муха, — наш первый «друг» будет ждать нас вон в той чайхане. Чайхана представляла собой низкое глинобитное строение у развилки дорог. К ней приладили широкий навес из тростника, под которым стояли несколько столиков с табуретами. За одним из них сидели какие-то старики. Они покуривали трубку и, казалось бы, совершенно не обращали на нас никакого внимания. — Вы упомянали четверых, товарищ лейтенант, — напомнил я. — Почему первый именно этот? — Джамиль? — Повернулся ко мне Муха. — Остальные — просто местные. Они рассказывают слухи и последние новости. Говорят, что видели. Но поверхностно. А вот Джамиль… Джамиль другое дело. Это тот еще фрукт. С ним нужно осторожнее. Когда мы вошли в чайхану, нас тут же окутал душистый аромат чая. Нос принялся щекотать жирный запах жареного курдючного сала. Внутри чайханы было бедненько, но чисто и опрятно. В большой общей зале были неровные, немного пузатенькие беленые стены и утоптанный в камень земляной пол. Стены украсили цветастыми, но тускловатыми от пыли коврами. У входа стояла лавка, на которой покоился красивый кальян. А у дальней стены, в центре стоял большой глиняный очаг; на его огне на железной треноге грелся пузатый самовар. Под ним на вертеле жарились большие куски курдючного жира. Было здесь еще несколько низеньких деревянных столов с еще более низкими табуретками. За одним сидели какие-то афганцы. За дальним — седой старик. В углу я увидел полки с глиняными пиалами и жестяными банками чая. На столах — потертые скатерти в ярких крапинах. Табуреты застелены грубой тканью. Из широкой арки, завешенной полосатым пологом, видимо, была кухня. Там кто-то гремел жестяной посудой. Над очагом, почти под самым потолком я заметил черно-белую фотографию. На ней оказались запечатлены двое мужчин. Один — полноватый и низенький, но улыбчивый афганец лет двадцати пяти. Рядом — советский офицер. Позируя, они обнимались, глядя в объектив. Муха шагнул с порога, и каблуки его кожаных сапог защелкали по утрамбованной земле. В кухне немедленно началась суета. Наружу выглянул полный бородатый мужчина. Не молодой, лет пятидесяти, он тут же улыбнулся, показав нам несколько отсутствующих зубов. Потом зыркнул узенькими лукавыми глазками. — Товарищ! Борис Игоревич! — воскликнул мужчина, радостно разведя руки. — Давно мы с вами не видались! Ой давно! Думал, может уже ко мне и не заглянете! Мужчина потопал к нам. Он носил поношенные, но чистые рубаху и шаровары. Лысеющую голову прикрывала пестрая тюбетейка. Несомненно, это и был тот самый Джамиль, о котором говорил Муха. — Ай! Очень рад, очень рад! — захлопотал он, словно квочка. — Может, чего хотите? Может, ты, дорогой Борис Игоревич, и друзья твои желают покушать? Может, чаю? Лепешки есть! Свежие, только с печи! Муха наградил сначала меня, а потом и Волкова хитроватым, но прохладным взглядом. — Можно, — кивнул он. — Ой, сейчас подам лучший чай, что есть! Может, и покушать? — заискивающе глянул на него. — А может, ты с нами откушаешь? Сядем-посидим, — кисловато улыбнулся Муха. — Как в старые добрые. Улыбка не сошла с лица Джамиля, но маленькие глаза сощурились еще сильнее. В них блеснул страх. — Да, я б с радостью, товарищ Борис Игоревич! Да только чайхана, она как скотная корова, всегда хозяйского внимания хочет! У меня тут, видишь… Он обвел рукой полупустой зал. — … Люди сидят. Отдыхают. Разве ж я их могу подвести? Разве ж могу отвлечься? А то вдруг кто чего захочет? — Ну разве ж ты не уделишь десять минут старому другу, а? — Муха положил тяжелую руку на покатые пухлые плечи Джамиля. Тот нервно рассмеялся. Окинул взглядом наши с Волковым хмурые лица. — А с другой стороны… — Джамиль разулыбался, но в глазах его стоял страх. — А с другой стороны, почему мне со старым другом не посидеть? Не поговорить о былом, а? Джамиль изворотливо выбрался из объятия Мухи. Торопливо и нервно проговорил: — Вы садитесь. Нет, не сюда. Вон туда, где подальше. А потом исчез в кухоньке. Мы присели за указанный Джамилем стол. — Значит, слушайте сюда, — Муха, пригнув голову, подался к нам. Говорил он очень тихо, полушепотом. — С Джамилем я работаю уже год. Он парень непростой. Пронырливый. Знает, где что. Знает, кто о чем болтает. И охотно продает информацию всем, кто за нее щедро заплатит. — Как это, всем? — спросил Волков. — И нашим, и, надо полагать, душманам тоже, — догадался я. — Если спросят, — сказал Муха, — но информация у него точная. Всегда проверенная, хоть и поверхностная. Да и лгать он не станет. Знает, чем рискует. Волков нахмурился. — А мог ли он про нас чего знать? Мог ли рассказать духам? — Вот это мы сейчас и выясним, — мрачно заявил старлей. — Значит, слушай мою команду. Ты, Волков, стой на стреме. Контролируй зал. Поглядывай, чтоб на нас кто не таращился. Если заметишь, что кто-то греет уши — подай сигнал. — Есть. — Селихов, — продолжал Муха. — Ты со мной. Твоя задача — молчать и выглядеть внушительно и опасно. Это ты можешь. Надо, так сказать, оказать психологическое давление на информатора. Говорить буду я. Понял? — Понял, — суховато ответил я. Муха прищурился. — Повторяю: говорить буду я. А ты — не лезь в разговор. Знаю я, что ты у нас тоже умник. Поболтать любишь, где не надо. Но сейчас — моя работа. Я ничего не ответил командиру, но решил присматривать за ним. Больно Муха казался мне нервным. Может и набаламутить, если все пойдет не так, как он ожидает. Потому — буду держать с ним ухо востро. Буквально через минуту после того, как встал Волков, вернулся и Джамиль. Он вышел из кухни с большим жестяным подносом. На нем исходил паром красивый чайничек, стояли пиалы и лежали теплые лепешки с душистым, сдобренным специями маслом. Джамиль расставил еду и чай на столе. — А твой друг, дорогой товарищ Борис, с нами кушать не будет? — спросил он, поглядывая на вставшего к нам спиной Волкова. — Он не голодный, — угрюмо заявил Муха. Джамиль торопливо покивал и отставил поднос на деревянную стойку у входа в кухню. Потом быстро уселся с нами за стол. Принялся разливать горячий чай по пиалам. — Так что, дорогой товарищ Борис, ты хотел у меня спросить? Видит Аллах, новостей в последнее время немного. Потому и говорить нам с тобой особо не о чем. Разве что спросить друг друга о том, как у нас здоровье, — Джамиль поставил чайник и несколько униженно заглянул в глаза Мухе. — Так как твое здоровье, товарищ Борис? — Ничего. Потянет. — А мое уже похуже, — торопливо поддержал разговор афганец. — Спину ломит. Да и колени. Слыхал, вы раздаете лекарства у мечети. Скажи, дорогой друг, а есть ли у тебя там что-нибудь от больных коленей? — Ты слышал что-то о том, что случилось позапрошлой ночью под вашим кишлаком? — понизив голос, спросил Муха. Джамиль, схвативший уже лепешку с деревянной дощечки, замер. Медленно вернул ее обратно. Сглотнул. — Слыхал. А как же не слышать? — сказал он уже не так торопливо. Высокий его голос сделался хрипловатым. — Ты про бой в кяризах, дорогой товарищ? — О нем самом. — Так… Так… — Джамиль испуганно зыркнул сначала на меня, потом на Муху. — Так кто ж о нем не слышал? Там, вроде как, ваши с душманами дрались. Под землей дрались. Даже слышал… Афганец осекся. Он явно хотел упомянуть о погибшем ребенке, но не решился. Вместо этого решил сгладить углы. — Слыхал, там много плохого было. В этих сухих колодцах. — Было, — кивнул Муха. — И я там тоже был. Джамиль побледнел. — Слушай, дорогой друг, — Муха взял пиалу, поиграл ею навесу, гоняя чай по кругу, — а не знаешь ли ты, кто мог предупредить душманов о том, что мы там будем? Не слышал ли ты каких новостей о том, что местные жители ходили в ту ночь в кяризы с оружием? Джамиль нервно прыснул. Впрочем, улыбка немедленно слетела с его лица. — Не слышал, дорогой друг. Клянусь бородой Пророка, не слышал. — Точно? — Муха сузил глаза. — Мы, знаешь ли, в ту ночь, когда все кончилось, еще некоторое время наблюдали за вашим кишлаком. И заметили четверых мужчин, возвращавшихся в него после боя. А ты, дорогой Джамиль, знаешь всех в этом кишлаке. Знаешь, кто ходит воевать, а кто нет. Теперь Джамиль вспотел. — Ты, товарищ Борис, спрашиваешь плохие вещи. Если скажу, меня и зарезать могут… — Имена. Где живут? — отрывисто проговорил Муха. — Товарищ Борис… — Имена… Джамиль украдкой осмотрелся. Потом подался к нам с Мухой. — Я рискую головой… и… — Два пуда соли окупят этот риск? — спросил я тихо. Муха удивленно зыркнул на меня. Взгляд Джамиля стал еще удивленнее. — Ты сможешь использовать ее долго, — продолжал я. — Или выгодно продать. Если будет твоя воля. — Голова мне ценнее… — пробурчал Джамиль. — Ну тогда… — Я поднял кинокамеру, которая стояла на полу у моего табурета, и поставил ее у ног Джамиля. — Вот. Кинокамера. Записывает фильмы. Пленкой заправлена под завязку. Уверен… В нынешних условиях у тебя найдется покупатель на такую редкость. Джамиль уставился на громоздкий прибор. Потом сглотнул. Лицо его по-прежнему оставалось испуганным, но глаза загорелись настоящей жадностью. Он снова подался к нам. Заговорил очень тихо, едва слышным шепотом: — Товарищ Борис… Клянусь Аллахом, я не враг. Я не знаю, кто вернулся домой в ту ночь. Но знаю тех, кто из жителей кишлака был в кяризе… — Джамиль задумался, обратив взгляд к потолку и нервно шевеля губами. Потом снова зашептал: — Мухаммад Кандагари, у него один глаз, злой как шакал. Наимтулла Зирак, он молод, но пролезет, где и грызун не пролезет. Были там еще Садо Самандари, он живет на нижней улице, за мечетью. И Псалай, сын старого Абдулахада, местный наемный пастух. Они повели детей в подземелье. — А кто-то не из кишлака? — спросил я тихо. — Людей там было больше, чем ты говоришь. Допустим… Бородатый солдат с золотым зубом? Брови Джамиля поползли вверх. Тогда я понял — он знает еще о ком-то. А еще, скорее всего, не лжет. У него достаточно духу, чтобы недоговаривать. Но на такую ложь, да еще в таких условиях, нужна смелость. Смелость, которой Джамилю не доставало. С такими людьми, как этот афганец, нужно работать тонко. Главное — не передавить, чтобы не спугнуть. Иначе хлопот не оберешься. Трусы способны на большие глупости, когда они сильно трусят. И сложно было сказать, чего можно ожидать от этого Джамиля. Особенно когда сам ты находишься в стане врагов. — Говори, Джамиль. — Угрожающе прошипел Муха. — Я и так сказал вам такое, за что мне могут отрезать голову… — Да… Но тех, кто может отрезать тебе голову, — Муха нахмурился. Его тон стал ниже на октаву и еще более хриплым, чем обычно, — здесь нет. А я — здесь. Джамиль затрясся, как осиновый лист. — Товарищ старший лейтенант, — строгим, холодным тоном одернул я Муху. — Вы перебарщиваете. Мы не должны привлекать к себе внимания. — Эта лживая падаль что-то скрывает… — совсем завелся Муха. — Спокойно, — я посмотрел на старлея исподлобья. Он уставился на меня в ответ. И выдержал мой взгляд. — Я знал… Знал, что не следует работать с шурави… Знал… — залепетал Джамиль, но голос его становился все громче. Я заметил, что гости чайханы стали оборачиваться на нас. Шептаться. Волков занервничал. Обернулся и зыркнул на Муху. Но старлей уже завелся как следует. — Вы… — пискнул было Джамиль, но его перебил Муха. — Говори, ты рассказал им о нас, Джамиль? Ты рассказал про то, что будет операция? Откуда ты узнал? — Муха проговорил это, не сводя с меня взгляда. — Остыньте, товарищ старший лейтенант. Не то остудить вас придется мне, — сказал я с неприкрытой угрозой в голосе. — Да? Остудить, говоришь? — Ни один мускул на лице Мухи не дрогнул. — И как же ты это сделаешь, Селихов? В следующий момент я услышал, как под столом щелкнул курок пистолета. Джамиль вздрогнул, тоже уловив этот звук. Он замер без движения. Руки его, опущенные на стол, задрожали от страха и напряжения. Ситуация обострялась. Муха протащил пистолет в кишлак вопреки договору с капитаном Мироновым. И я был уверен — его ствол оказался направленным прямо в Джамиля. — Убери оружие, — сказал я Мухе. — Убери, пока не стало поздно. * * * В этот самый момент, где-то в кишлаке Айвадж Бледнов спрятался за дувал. Дождался, пока незнакомый ему афганец покинет двор. Потом замполит осмотрелся. Пошел уже сто раз хоженным, знакомым путем — у высокого, но ветхого забора из известняка, мазанного глиной. Когда добрался до огорода, огражденного низеньким забором из жердей, то легко перепрыгнул его. Поспешил к стене небольшого дома. Прижался к ней. Прислушался. Не заметив ничего подозрительного, Бледнов пробрался на широкий двор, потом — в дом. — Анахита? — позвал он вполголоса. — Анахита, ты дома? Из женской комнаты настороженно вышла девушка. Невысокая, слегка полноватая, но по-восточному красивая, она тут же бросилась к Ивану, как только увидела его: — Ваня! Анахита пала в объятья Бледнова, сплела руки на его шее. Они немедленно, отбросив всякую настороженность, поцеловались. Потом девушка припала к его груди. — Ваня… Я думала… Ты не придешь сегодня… — Все хорошо, — сказал Бледнов, гладя ее по мягкой, немного выпуклой спине, — я тут. Пришел с агитотрядом. Мы раздаем еду и медикаменты у мечети. — Я слышала, — Анахита отпрянула от его груди, заглянула в глаза Бледнову, — но не могу пойти. Я дома одна. — А остальные? — Мама на площади. Дедушка увел овец на пастбище. Бледнов заметил на лице любимой какое-то странное выражение. Она то и дело поглядывала на двор через крохотное окошко. Поглядывала так, будто кого-то ждет. — Я видел… Видел мужчину у вас во дворе… — сказал Бледнов тихо. — Мужчину? — растерялась Анахита. — А… Это был… Это был Муштак. Живет через два дома от нас. Дедушка просил его починить ворота. Он заходил сказать, что закончил. — Он не видел?.. — напугался было Бледнов. — Нет-нет, — поспешила успокоить его Анахита. — Все хорошо… — Хорошо, — вздохнул Бледнов, приложив ладонь к теплой щеке Анахиты. — Но… Но скрываться становится все сложнее. Она же растет… — Обещаю, — сказал Бледнов, когда она накрыла его руку своей ладошкой, — обещаю, мы скоро уедем. Просто нужно еще немного времени. Анахита покивала. — Я верю. — Где она? Спит? Внезапно за спиной Анахиты раздался звук маленьких шажков. Кто-то шлепал по глиняному полу босыми ножками. Бледнов посмотрел поверх плеча девушки. Та тоже обернулась. В дверях в женскую стояла маленькая белокурая девочка двух лет отроду. — Папа… — пропела она, сонно растирая глазки. Бледнов медленно отстранился от Анахиты. Столь же медленно, будто боясь, что напугает ребенка громкими шагами, пошел к девочке. Она — ему навстречу. А потом, когда они оказались совсем близко, Бледнов схватил ребенка на руки, прижал к груди, стал целовать в головку, в щечки, в носик. — Катенька… — приговаривал он при этом, — папа пришел, Катенька… 🔥ДОРОГИЕ ЧИТАТЕЛИ! Если вам нравится история и вы ждете продолжения, не забывайте добавлять книгу в библиотеку, чтобы не пропустить новые главы. Так же, буду рад получить от вас сердечки на 10 и 9 томах! Заранее благодарю за это. Кроме того, приветствуются ваши комментарии. Спасибо, что читаете =) Глава 2 — Ты расскажешь мне всё немедленно, — сказал Муха Джамилю, сделав вид, что не услышал моих слов. Афганец всё равно молчал. Казалось, от страха у него просто перехватило дыхание. — Что у вас там? — обернулся Волков, который уже давно почувствовал за нашим столиком подозрительную суету. — Всё хорошо? Муха, казалось, даже не собирался отвечать на вопрос. Теперь он просто сверлил взглядом перепуганного до смерти Джамиля. — Хорошо, — вместо старлея ответил я. — Продолжай наблюдать. Волков сглотнул. Глянул на Муху, как бы ожидая приказания от него самого. Но не дождавшись его, отвернулся. — Я… Я ничего… — заикнулся Джамиль. — Не-е-е-т. Ты знаешь. Ты торгуешь информацией со всеми, — прошипел Муха. — И наверняка слил душманам… — Опусти пистолет, — подался я к Мухе ближе. — Ты уже провалил допрос. А если станешь стрелять — погубишь и всех нас. — Говори… — как бы не слушал меня Муха. Глаза его, обычно спокойные и вниманые, пылали от злости. Всё, что копил в себе молодой старлей всё это время, вырывалось наружу теперь неудержимым потоком. И Джамилю не повезло оказаться на пути этого потока. — Я ничего не знаю… Я… — пытался оправдаться афганец, тихо борясь с собственным дыханием. — Из-за тебя, падла… Ранили Плюхина. Из-за тебя я чуть не потерял троих бойцов. Из-за тебя мне пришлось рисковать жизнью и тащиться в эту дыру. — Я… — Считаю до трёх… Раз… К этому моменту я уже давно понял, что Муху не угомонить разговорами. Что сам он тоже не успокоится. Теперь оставалось только одно — рисковать. Всё или ничего. Да только нужно было выгадать подходящий момент. — Два… — Очнись, командир… — прошептал я, подавшись к Мухе ближе и делая вид, что хочу тихо его успокоить. На деле же я опустил руки под стол. Приготовился действовать. — Я ничего не знаю… Клянусь вам Аллахом… — хрипло, едва слышно пробормотал Джамиль высохшими от страха губами. — Я всегда стараюсь говорить правду… Только такую, что не будет стоить мне головы… — Три… — сказал Муха. И сделал это так, словно вынес приговор. Я выбросил руки под столом. На ощупь накрыл Стечкина Мухи ладонью, сунув мизинец между курком и бойком. Стол кратко подпрыгнул. Звякнули пиалы и чайник. Джамиль пискнул, издав громковатый, краткий звук. Волков обернулся. На нас посмотрел все, кто был в чайхане. Под столом шла тихая, незримая борьба. Муха напрягался, стараясь вырвать пистолет из моих пальцев. Он сжимал зубы, но всё внимание его, казалось, было направлено только на Джамиля. Он буквально сверлил глазами несчастного афганца. — Всё хорошо, — сказал я Волкову, обернувшись вполоборота. — Чай разлили. Кипяток. — Я… Я уберу… — тут же сообразил Джамиль и встал из-за стола. Опустился вниз, делая вид, что что-то прибирает. — Отдай пистолет… — прошипел я Мухе. — Отдай немедленно… Ещё несколько мгновений Муха упирался. Но потом отпустил. Я немедленно взял его оружие и спустил взведённый курок. Поставил на предохранитель и спрятал за голенищем, опустив штанину брюк. К счастью, Муха не решился нажать на спуск, даже когда я вцепился в его пистолет. Когда всё кончилось, старлей застыл без движения. Его глаза остекленели, взгляд стал безучастным. Джамиль тем временем поднялся из-за стола и тяжело уселся на лавку. Я тут же подался к нему: — Ты нас не видел. Ничего не было. Ты ничего нам не говорил. Понял? Джамиль открыл рот, так будто хотел что-то ответить. Но только сглотнул и мелко покивал. — Хорошо, — сказал ему я и обратился к Мухе: — Уходим, товарищ старший лейтенант. Он не отреагировал сразу. Потому что глубоко задышал, стараясь справиться с эмоциями. Я понимал — у него начинается паника. — Уходим. Ну? — Я встал, потянув его за рукав. Муха будто бы проснулся ото сна, быстро кивнул, закашлялся. — Уходим, — шепнул я Волкову. Он торопливо кивнул. Мы направились к выходу из чайханы. — Можешь оставить себе, — напоследок сказал я Джамилю, кивнув на камеру, стоящую у ножки стола. На улице Муха стал терять равновесие. Его зашатало, старлей схватился за грудь, стараясь продохнуть. Я тут же подлез ему под руку. — Что случилось? — недоумевающий Волков тащился за нами, совершенно не понимая, что происходит. — Ему плохо? Плохо? — Сюда… Давай в тенёк, подальше от жары, — приговаривал я Мухе, полностью потерявшему самообладание. Мы зашли в узкий переулок между домишками, остановились в тени большого, полусухого абрикоса, растущего в чьём-то дворе, за дувалом. Я усадил Муху на какой-то шлакоблок, валявшийся там. Сам опустился рядом. — Что с ним? — тут же оказался рядом и Волков. — Товарищ старший лейтенант, что с вами? — Смотри на меня, — позвал я Муху. Тот никак не отреагировал. Он только опустил голову между колен и прерывисто, отчаянно дышал. — На меня… — Я схватил Муху за ворот, заставил выпрямиться, чтобы распрямить диафрагму. — Смотри, ну… Муха заглянул мне прямо в глаза. Но взгляд его всё ещё оставался стеклянным, словно у куклы. — Дыши. Глубоко. Носом, — сказал я отрывисто. — Носом, слышишь? Сосредоточься на дыхании. Вот так. Хорошо. Вдо-о-о-о-х, вы-ы-ы-ы-дох… С горем пополам я смог заставить Муху правильно дышать. Со временем его взгляд прояснился. — Воды… Воды бы… — проговорил он, медленно успокаиваясь. Волков тут же сунул ему свою фляжку. Муха трясущейся рукой открутил крышку. Стал пить. Пил долго и громко. Жадно. Когда закончил, вылил остатки воды себе на шею и голову. Отряхнул короткие волосы. — Что произошло? Что такое? — спросил Волков, всё ещё тараща на Муху ничего не понимающим взглядом. — Провалился наш допрос. Вот что, — сказал я кисловато. — Товарищ старший сержант схватился за оружие и чуть не застрелил информатора. Теперь Джамиль работать с нами не будет. Да и другие информаторы тоже. Весть о том, что шурави угрожают простым людям оружием, распространится по кишлаку быстро. Лицо Волкова вытянулось от изумления. Муха поднял на меня глаза. В них я прочёл то, чего, если честно, не ожидал увидеть — вину. Да, в тёмно-карих радужках командира взвода поблёскивало осознание собственной вины. Осознание того, что же он только что натворил. — Я… Я не знаю, что на меня нашло… — пробурчал Муха. — Какая-то пелена на глаза упала и… Он не закончил, вместо этого уронил голову и помассировал глаза. — И что теперь делать будем? — спросил Волков, водя взглядом от меня к Мухе. — Какие будут ещё указания? Замком застыл, уставившись на Муху. — Товарищ старший лейтенант? Что делаем? Уходим? — Уходить нельзя, — покачал я головой. — То что произошло только что, может обернуться кровавыми последствиями для агитотряда. И раз уж мы заварили эту кашу, её нам и расхлёбывать. — Думаешь… — Волков насторожился. — Думаешь, они придут мстить? Думаешь, возьмутся за оружие? — Могут. Во всяком случае, теперь у них есть на один повод больше, — сказал я. Волков засопел. Лицо его сделалось серьёзным, а взгляд — твёрдым. — Если надо будет, будем защищаться… — сказал он решительно. — Ты был прав, Селихов, — вдруг зазвучал тихий голос Мухи. Мы с Волковым молчали, ожидая, что же он хочет нам сказать. — Помнишь твой рассказ про полковника Валынского? Вот теперь, кажись, я тоже сплоховал… — Что сделано, то сделано, — ответил я Мухе. — Обратно уже не воротишь. Теперь надо думать, как действовать дальше. — И как мы будем действовать дальше? — спросил Волков. Взгляд его снова стал заискивающим. Но теперь направлен он был не на Муху, как обычно, а на меня. — Есть мысли, — я вздохнул. — Хотя теперь нам придётся туговато. * * * — Разведчики? — спросила Анахита. — Да, — Бледнов кивнул. — Пришли с агитотрядом, чтобы узнать что-нибудь про Муаллим-и-Дина. Замполит сидел на низенькой табуретке. Он нянчил дочку, аккуратно покачивая её на колене и время от времени сюсюкая. Анахита же присела на мягкие подушки, что лежали на полу у стены. Обычно это место занимал её дедушка, но пока старика не было дома, место пустовало. — Рыщут тут как ищейки, — продолжал Бледнов. — Матёрые мужики. Я с ними познакомился, когда они привезли на заставу своего раненого. Маленькая Катенька, сидевшая у него на коленях, весело хихикала, когда отец строил ей рожицы. Потом Бледнов достал свою карманную расчёску. Приложил к губам, словно усы, и смешно пошевелил ею. Скосил глаза. Девчушка весело рассмеялась, потянувшись к «усам» папки. Тогда Бледнов вручил ей расчёску, и девочка принялась играть с нею, будто бы это была не расчёска вовсе, а погремушка или любая другая весёлая игрушка. — Ты редко приходишь в последнее время, — вздохнула Анахита и поправила длинные чёрные волосы. Потом подалась вперёд, сложила руки на бедре любимого, нежно устроила на них голову. Вздохнула. Они помолчали. — Ну что ты? — Бледнов аккуратно приподнял Анахиту за подбородок. — Я же был только позапрошлым вечером. — А до этого не приходил неделю. — Служба, — вздохнул Бледнов. — У командира ещё получается меня прикрывать, но сама понимаешь… Слишком часто бывать мне тут нельзя. А то пойдут слухи… — Слухи уже идут, — вздохнула девушка. — Тебя тут видели. Дедушка говорит, что соседи спрашивали у него о тебе. Он сказал им, что дружит с тобой. Что ты приходишь к нему поиграть в нарды и почитать книги. Но на дедушку уже смотрят косо. Он же грамотный, долго работал с советскими инженерами в Кабуле. Думают — он доносит шурави. Бледнов промолчал, но нахмурился. — Прятать Адибу становится всё сложнее. Иной раз я уже не знаю, что врать знакомым. Да и… — Девушка смущённо, но горько прыснула. — Просто знаешь? Я переживаю, что ты будешь приходить всё реже… А потом и вовсе забудешь нас… А… А Катя забудет своё русское имя… — Не забудет, — помолчав, ответил Бледнов. — Обещаю, не забудет… Они познакомились в кабульской библиотеке. Именно там, среди шороха страниц и строгих взглядов пожилых людей, ещё только получивший звание лейтенанта Бледнов, командированный на курсы языка, впервые увидел Анахиту. Она разбирала стопки книг у дальнего стеллажа маленького зала библиотеки — не в парандже, а в скромном платье и платке, свободно говорящая по-русски. В тот раз Анахита помогла ему найти труд по племенным адатам. У них завязался разговор. Потом были чай в университетской столовой, редкие прогулки по ещё относительно безопасным улицам возле кампуса. И первые робкие чувства. Она, дочь инженера, учившегося в Москве, знала Пушкина в переводе, мечтала преподавать детям русский язык и литературу. Он, сибиряк, сын учительницы, рассказывал о тайге и службе. Между ними возникло осторожное, но ясное понимание. И, в конце концов любовь. Искренняя, но запретная по местным древним законам. Потом грянула беда. Её брата, поэта, чьи строчки сочли крамолой и власти, и радикалы, схватили. Отца же отправили под следствие как «неблагонадёжного». Анахиту с её образованием и связями с «шурави» тоже ждали репрессии. Она исчезла из Кабула в одну ночь, как призрак. Иван метался, наводил справки, но всё было впустую. Казалось, хрупкий мостик потерян навсегда. Письмо пришло на заставу спустя восемь месяцев после их расставания. Конверт — потёртый, штемпель — незнакомого кишлака Айвадж. Всего несколько строк, написанных неровно, словно украдкой: «Жива. В горах, у родни. Мы посадили ветку чинары — помнишь? Скоро нас будет трое. Твоя А.» Радость, вперемешку с тревогой, наполнила сердце Бледнова в тот вечер. Так началась их переписка — осторожная, скупая на слова, но живительная. Это были конверты с запахом горных трав, весточки о тишине кишлака и её тайной школе для девочек. А ещё его рассказы о звёздах над заставой и пограничных буднях. Узнав, где она, Бледнов принял решение. Он написал рапорт и с великим трудом перевёлся сначала в сводный отряд, а потом и на первую заставу ММГ-4. Первая же «рабочая» поездка в Айвадж была для него настолько волнительной, что казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Потом были пыль, глиняные дувалы, настороженные взгляды. И — она. Стояла у ворот, закутанная в грубую шаль и прятавшая лицо за серым платком. В тот же день он в первый раз в жизни увидел свою дочь, лежащую в грубой колыбели. — Катенька… — узнал он её тут же. — Катюша… — Я назвала её Адибой, — с улыбкой сказала Анахита. — Нет… — возразил он. — Посмотри на неё? Это настоящая Катя. Вылитая я… Так началась их двойная жизнь. Его редкие, «по службе» визиты в кишлак. Её умение растворяться среди местных женщин. Тайные встречи на окраине, где они были просто Ваня и Анахита. И их общая, смертельно опасная тайна — белокурая Катенька, чьи ясные глаза были зеркалом далёкой сибирской реки, а существование — хрупкой нитью надежды посреди военного времени. Вот только с каждым днём надежда эта мало-помалу таяла. И тяжесть двойной жизни всё сильнее давила на плечи обоим. И всё же они оставались друг для друга отдушиной. Анахита чувствовала, что она не одна. Что у неё есть тот, кто может защитить. Пусть он и не всегда рядом. А он… он изливал ей душу. Рассказывал о тягостях службы и боевых буднях, которые ему приходилось преодолевать. — Наши разведчики найдут Муаллима, вот увидишь, — сказал он Анахите когда Катя, обняв отца, прикрыла глазки и тихо задремала. — Найдут и поймают. Тогда станет безопаснее, и я найду способ вывезти вас отсюда. Обещаю. — А если… — несмело спросила Анахита… — А если безопасней не станет? — Станет, — кивнул Бледнов. — Обязательно станет. Те, кто и так хочет воевать, уйдут на войну, когда патроны и оружие закончится. А остальные… Остальные со временем забудут. У них своя жизнь, свои заботы. Свои… семьи. Им будет совсем не до нас. И тогда у нас появится шанс на нормальную жизнь. Вот увидишь. Анахита снова положила голову ему на бедро. А потом тихо прошептала: — Я тебе верю, Ваня. * * * — Какая ещё «Свинарка», Сухарев, ты с дубу рухнул⁈ — ругался какой-то лейтенантик. — Это ты, что ли, придумал⁈ — Ну… Ну да… — оправдывался Сухарев. — А че тут такого? Мне капитан поручил кино подобрать. Очень жизнеутверждающий фильм, между прочим! На площади у мечети было людно. У мусульман только что закончилась вечерняя молитва, на время которой лагерь политотряда притих. После же мы с Сухаревым принялись разворачивать кинобудку, которая представляла собой сегодня просто экран и кинопроектор с колонками, выставленные на свежем воздухе. Мы с Волковым и Мухой вернулись к мечети примерно к четырём часам дня. Муха тут же вознамерился поговорить с капитаном Мироновым. Хотел доложить о том, что произошло в чайхане. Да только капитана на месте не оказалось. Он ушёл к местному мулле и старейшинам. Беседовал с ними до самого заката. Мухе пришлось ждать. Впрочем, нам с Волковым тоже. Но без дела мы не сидели: помогали с продовольствием и оборудованием. Разговаривали с солдатами из отделения охраны. Посматривали, нет ли в округе каких-нибудь недоброжелателей. Чуйка подсказывала мне, что сегодня что-то будет. Она, словно кошка, запертая в комнате, скреблась у меня на душе. И я прислушивался к этому холодному беспокойству. Если злоумышленники и появятся, то логичнее всего напасть во время киносеанса, когда местные заполонят площадь, чтобы посмотреть кинофильм. Укрыться среди них будет легко, а уставшие за день солдаты вполне могут ослабить бдительность. — Мусульманам? Про свиней? Ты хочешь, чтобы все тотчас же разбежались? — продолжал лейтенантик. — А… Виноват, товарищ лейтенант, — дошло вдруг до Сухарева. — Я что-то как-то не подумал… Ну… Ну поставлю тогда «Тракториаду». — А там свиньи есть⁈ — Нету. Только тракторы! Когда Муха вернулся от капитана, я сидел на пустом деревянном ящике из-под продовольствия и слушал, как лейтенант ругает Сухарева. На Мухе не было лица. Он приблизился. Сел рядом, на соседний полный соли ящик и закурил. — Ну что там, товарищ старший лейтенант? — спросил я. Муха ответил не сразу. Затянулся, тяжело выдохнул густой вонючий дым. — Миронов в бешенстве, — сказал он. — Правда, он приличный. Ни орать, ни истерики закатывать не стал. Но по глазам я видел — в бешенстве. — И что решил с нами делать? — спросил я. — Пока не решил. Решает. Муха замолчал, и некоторое время мы с ним не обмолвились даже словом. Любопытный народ всё прибывал. Афганцы заняли почти все табуреты, которые мы смогли одолжить у местных, чтобы организовать «кинотеатр». Некоторые даже принесли с собой собственные. Другие притащили подушки и коврики. Усаживались прямо на землю и с интересом наблюдали, как Сухарев хлопочет с киноаппаратурой и ждёт, когда же совсем стемнеет. Вдруг на окраине площади я заметил странного человека. Это был мужчина в не по погоде плотном халате. Он держался отстранённо, будто бы прятался за спинами зевак. Но взгляд у него был внимательным. Внимательным, а ещё злым. Я быстро понял — он наблюдает. Ждёт. Оценивает ситуацию. — Смотрите, — сказал я настороженно. — Вон там, у торговых лотков… Муха встрепенулся. Всякая «стеклянность» исчезла из его взгляда, и он стал внимательным и чутким. Старлей быстро понял, куда я указываю. Лицо его сделалось каменным. — Вижу, — сказал он. — Подозрительный тип. Неужто кто-то из чайханы? Я ничего не ответил, стараясь не смотреть прямо на загадочного и опасного с виду незнакомца и одновременно не терять его из поля зрения. — Надо доложить, — сказал Муха. — Предупредить Миронова. — У меня другое предложение… — ответил ему я. Муха заинтересовался. Пробурчал: — Так… Другое? И какое же? От автора: * * * ✅ Новинка! ✅ Вышел пятый том! ✅ Матёрый опер из прошлого попадает в наше время — в тело молодого штабного лейтенанта, которого в отделе никто не воспринимает всерьёз. Но он умеет работать по старой школе. Он вернулся, чтобы снова стать опером и найти своего убийцу… который теперь превратился в местного олигарха. ✅ Читать: https://author.today/reader/450849 Глава 3 — Не будем поднимать бучу, — сказал я. — Если попытаться арестовать этого типа открыто, местные не поймут. Если он действительно что-то задумал — будет отбрехиваться до последнего. А местные поверят своему. А если он просто очередной зевака? Тогда советские солдаты предстанут перед местными в еще худшем свете. Муха задумался. При этом он, так же скрытно как я, наблюдал за незнакомцем. Молчал. — И что ты предлагаешь? — наконец сказал командир взвода. — Подойдем тихо. Посмотрим, как он себя поведет. А потом будем действовать по обстоятельствам. Муха думал недолго. — Хорошо. Я встану первым, постараюсь найти Волкова. Его помощь не помешает. Ты — через полминуты после меня. Гляди за этим сукиным сыном в оба. Чтобы никуда не делся. — Добро, — согласился я. — Мой пистолет все еще у тебя? — спросил Муха тихо. — Так точно. Муха помедлил подниматься. Несколько мгновений командир помолчал в тихой задумчивости. Потом наконец сказал: — Хорошо. Пускай у тебя и остается, пока мы тут. Ничего не сказав ему, я кивнул. А потом Муха тяжело, как бы нехотя, встал. Побрел прочь, словно бы просто отошел покурить или по нужде. Я же еще некоторое время наблюдал за мужчиной. Украдкой посматривал в его сторону или держал в поле видимости боковым зрением. Высокий, но худощавый, он носил серую, неприметную чалму на голове. Лицо, украшенное недлинной черной бородой, оставалось сосредоточенным. Глаза — внимательными. Он словно бы наблюдал за тем, сколько людей стекается к площади. Часто поглядывал на советскую технику — «шишигу» у кинобудки и БТР, что стоял не так далеко от нее. Мне даже показалось, что он пересчитывает советских солдат. Но с полной уверенностью сказать было нельзя. Спустя полминуты я встал. Двинулся не прямиком к нему, а параллельно, сквозь толпу, делая вид, что ищу место, где сесть, чтобы посмотреть кино, которое скоро начнется. Тем временем сумерки густели. Солнце уже давно село, и на небе, все еще остававшемся темно-синим, уже проклевывались первые звездочки. Волкова и Муху я распознал в толпе еще через полминуты. Муха делал вид, что разговаривает с каким-то бойцом, шагах в сорока от странного незнакомца. Волков же как бы невзначай болтал с местными детишками на том конце площади. Раздавал им неведомо откуда взявшиеся у него конфеты. Я стал смотреть на Муху, ловя его взгляд. Когда поймал — кивнул. Мы стали незаметно сдвигаться в сторону незнакомца. Потом получивший от Мухи какой-то сигнал Волков двинулся за нами. Сначала все шло хорошо, но в конце концов незнакомец что-то заподозрил. Он забеспокоился, а потом развернулся и энергично зашагал прочь по улочке. Мы втроем, все как один, немедленно заспешили за ним. Встретились у торговых лавок, где он следил за площадью. — Заметил, сукин сын, — выругался Муха устало. — Да, — я кивнул. — Пойдем за ним. Быстрее. Мы поспешили следом. К тому времени, когда выбрались с площади, мужчина завернул за угол. Быстрым шагом, почти бегом, мы поспешили за ним. Когда оказались в пустом, безлюдном проулке, увидели — мужик дал стрекоча. — За ним! — крикнул Муха. Мы все, как один, помчались за неизвестным. Сначала погоня шла по пыльной темной улочке. Но мужик оказался не так прост. Он стал петлять огородами и дворами. Перескакивать заборчики и перебираться через дувала, пробираясь от одной улочки к другой. Мы пытались не отстать. Легкотелый и некрупный Муха бежал, относительно легко преодолевая препятствия. Но его дыхание очень быстро стало тяжелым, прерывистым и хрипловатым. Волков же, топоча тяжелыми сапогами, время от времени спотыкался, ругаясь матом себе под нос. Погоня была долгой. Когда я уже решил, что мы его потеряли, Муха, бегущий вторым, вдруг крикнул: — Туда! Он забежал в переулок! Мы все тут же повернули следом за незнакомцем. А потом я увидел, как он в одиночку стоит у каких-то старых сараев и будто бы ждет нас посреди узкой улочки. — Вон он! За ним! — заорал вдруг Волков. — Нет, стоять! — крикнул я, но не успел. Муху с Волковым было уже не остановить. Они ускорились и побежали изо всех сил, стараясь поскорее задержать мужчину. Когда тот вцепился в подпорку, удерживающую высокую груду старых циновок, я понял — он не бежал. А вел нас. Подпорка поддалась быстро. Циновки с шелестом и гулом повалились на землю, перекрывая нам дорогу. Незнакомец успел нырнуть в широкую глиняную арку за кучей и исчез в уже совсем окрепшей темноте. — Какого черта⁈ — заорал Волков. — Это ловушка… — констатировал я и обернулся. Из теней и низковатых дверных проемов сарайчиков вышли люди. Их было четверо. Они угрожающе, медленно, но тихо приближались к нам. Мы все втроем, как один, замерли у груды циновок, что оказалась нам выше пояса. Афганцы были вооружены. Один нес с собой нож. Второй — какую-то палку. Третий — кусок ржавой железной трубы. Последний — гладкую деревянную дубинку. Потом к ним присоединился и незнакомец. Он появился у них за спинами и застыл там, уставившись на нас троих. Лиц я не видел. Один скрывал свое, обмотав голову куфией. Лицо другого скрывала тень от тюрбана. Второй и третий не скрывались, но в темноте рассматривать их морды у меня просто не было времени. Я думал о пистолете, переложенном из-за голенища в карман брюк. Предстояло сделать сложный выбор: если выстрелю, это переполошит весь кишлак. А в том, кто был прав, а кто виноват, местные разбираться не станут. Но если нет, мы все, возможно, покойники. Когда один из афганцев кинулся на Волкова, я сделал выбор. Выхватил пистолет, щелкнув предохранителем. А потом руку пронзила боль. Пальцы буквально прострелило, когда один из местных врезал по пистолету железной дубинкой. Руку откинуло, но оружия я из пронзенных болью пальцев не выпустил. К этому моменту Муха и Волков уже дрались. Командир взвода, быстрый, техничный, противостоял врагу вооруженному ножом. Волков остервенело кинулся в бой с голыми кулаками против дубинок. Краем глаза я видел, как он сходу врезал афганцу с палкой в лицо, но почти сразу схлопотал дубинкой по спине. Я тоже не стоял на месте. Схватился с душманом, а что то, что эти люди, кем бы они ни были, стали для нас «духами», у меня не было сомнений, и старался сбить его с ног. Когда у меня наконец получилось оттолкнуть мужика с трубой и он, запутавшись в собственных ногах, рухнул на землю, я нацелил на него пистолет. Нажал спуск. Выстрела не произошло. Не теряя времени, я передернул затворную раму. Уловил, как неисправный по какой-то причине патрон вылетел прочь. Да только в этот момент рядом со мной уже оказался душман с дубинкой. Я попытался выстрелить и в него. Снова осечка. Мои опасения подтвердились. Видимо, удар трубой вывел из строя ударник или весь УСМ. Да только грустить по пистолету времени не было. Я ловко откинул мертвый Стечкин и тут же заблокировал удар дубинкой, вцепившись в руку нападавшего. Ловким движением я уронил его через бедро и машинально, совершенно не думая, врезал врагу в солнышко. Душман захрипел, закашлялся, изогнувшись на земле в три погибели. Но теперь заниматься нужно было уже мужиком, вооружившимся трубой. Тот вскочил на ноги, замахнулся на меня. Я подловил его на ударе, схватил за вооруженную руку, съездил в живот коленом. Когда враг согнулся от боли, я выкрутил ему руку так, что хрустнуло. И выбил оружие из пальцев. Но душман оказался крепким. Все еще стойко держался на ногах. Тогда я схватил его за шею и снова ударил коленом. Только тогда почувствовал, что коленки его подогнулись. Тогда я толкнул его, и тот завалился на землю. Муха в этот момент бился уже с врагом, вооруженным палкой. Волков боролся в пыли, на дороге, с оставшимся духом. Душманы оказались крепкими парнями. Я было хотел кинуться на помощь Волкову, но те двое, которых я отделал несколько мгновений назад, уже тяжело поднимались. Один отплевывался и отхаркивал кровь. Рука другого повисла плетью, но он все равно глядел на меня волком. Его глаза, словно звериные, поблескивали в темноте переулка. — Шурави крепкий… — на ломаном русском произнес он, оберегая руку. — Шурави может стоять. Муха тем временем ловким броском завалил своего врага. Оказался сверху, прижав того коленом и уперев в лицо отобранную палку. Дух под ним застыл, испуганно поднял руки. — Всем стоять на месте! — крикнул Муха и добавил что-то на дари или пушту. Разобрать я не успел. Его слова были слишком резкими и какими-то змеино-шипящими. — Байст! Ни шагу ближе! Духи застыли передо мной. Я, сгорбившийся, готовый к драке, — перед ними. Только Волков продолжал бороться с душманом. Мы слышали их тихое, но временами резкое копошение. Сдавленные стоны борьбы и прилагаемых к ней усилий. — Истода машо! — снова крикнул Муха на чужом языке. — Из твой рот слова человека, как шакалий лай… — прошипел Мухе раненный мной душман. — Заткни пасть, — холодно проговорил я, и взгляд духа тут же перескочил с Мухи на меня. — Иначе не сможешь завтра пережевывать пищу… Все, а вернее почти все, замерли на своих местах, ожидая, что же будет дальше. Душманы, получившие советского кулака, не спешили нападать. Но и отступать явно не собирались. Сложно было сказать — ловушка была запланированной и это месть хитрого и злопамятного хозяина чайханы Джамиля, или же мы ввязались во что-то более серьезное. В любом случае и мы, и они ждали, кто же сделает следующий, решительный шаг. — Стой, Шурави! Стой! Я услышал голос, который не звучал прежде. Высоковатый, юношеский, он прозвучал внезапно. Все в миг глянули на источник этого голоса. Кричал душман, который боролся с Волковым. Они по-прежнему лежали на земле. Но дух обвил Волкова замком сзади, словно змея свою жертву. Он обхватил его ногами и руками. Приставил нож к горлу. — Стой, шурави… — прошипел душман. — Стой. Нито горло резать! Волков вытянул шею, стараясь держать голову подальше от ножа, уже царапавшего ему кожу. — Стой! Горло резать! — повторил дух дрожащим от напряжения и адреналина голосом. — Сука… Падла вертлявая… — просипел Волков сквозь зубы, вцепившись в обхватывавшие его руки. — Ну что ж… — сказал я тихо и угрожающе. — У вас наш. У нас… Ваш. При этих словах Муха сориентировался быстро. Он переломил палку об колено и тут же упер острый конец в горло душмана, что лежал под ним. — Накар! Накар! — умаляющим тоном крикнул дух. — Накар! Не убивать! — И что делать будем? — спросил я, заглянув душману со сломанной рукой прямо в глаза. Глава 4 — Шурави крепкий… — Снова прошипел душман с раненой рукой. Он сгорбился, как зверь. Схватился за плечо своей сломанной руки. Тогда из тени вышел тот самый незнакомец, за которым мы организовали погоню. Я уже давно заметил, что он не участвовал в драке. Мужчина просто появился из темноты, когда нас стали окружать, и так же резко исчез, когда все закрутилось. Теперь он снова был тут. Он приблизился к Волкову и тому духу, что приставил к его шее нож. Легонько стукнул замкомвзвода по сапогу. Волков вздрогнул и вырвался. Тогда душман проговорил что-то на дари. Он тянул слова. Разговаривал медленно, словно считал, что таким образом мы сможем понять нерусскую речь. Дослушав его, Муха схватил своего пленника за плотно скрученную чалму, сильнее надавил острым концом палки ему на шею. Потом проговорил что-то незнакомцу угрожающим, полным стали голосом. Я не стал спрашивать командира, что говорит этот человек. Все было понятно без слов. Он призывал нас сдаться. Да только так просто нас не возьмешь. — Он говорит, — начал Муха без моего вопроса, — чтобы мы отпустили их человека и сдались. Тогда никто не пострадает. — Они что-то задумали… — сказал я Мухе тихо. Муха несколько мгновений помолчал. Потом снова крикнул душману что-то на чужом языке. Незнакомец хмыкнул. Раненый, несмотря на сломанную руку, тоже хрипловато рассмеялся. — Что ты им сказал? — спросил я. — Сказал, — ответил Муха, сильнее надавливая коленом на грудь врага, — что если они хотят нас взять, то могут попробовать… Некоторое время в переулке висела тишина. Только иногда ее нарушали звуки копания и схватившихся на земле противников и сдавленные, вперемешку с ругательствами, стоны Волкова. А потом незнакомец что-то крикнул. Из темноты на Муху немедленно бросился душман. Это произошло так быстро и так внезапно, что я едва успел заметить, как он, со всего размаха, врезал по голове командира крепкой палкой. Не успел Муха завалиться, как душман кинулся на меня. Следом за ним из тьмы показались еще двое. Первого я остановил. Он бежал ко мне, замахиваясь своей дубинкой, но я, к тому времени уже развернувшись, просто пнул его ногой по бедру. Тот спотыкнулся и на полном ходу полетел на землю кувырком. Я приготовился принимать следующего. А потом голова разразилась настоящей болью. Резкой, яркой, как тысячи солнц. В глаза все тут же побелело. А потом наступила кромешная темнота. * * * — Как рука? — тихо спросил Юсуф, присевший на корточки рядом с Самандари. Садо Самандари, сидевший на ящике, покривился от боли. — Опухла. Шурави… Собака… Они собрались у старого сарая, что был лишь одним из многих хозяйственных построек, развернувшихся в тесных улочках почти сразу за местным базаром. Место казалось им идеальным — оно располагалось одновременно и не слишком близко, и не слишком далеко от мечети и главной площади кишлака. Несколько мужчин тихо расселись на бочках и ящиках в небольшом захламленном дворике, отделявшем сарай от узкой складской улочки. Остальные же, кто помогал схватить шурави, растворились в тенях переулков. У них еще были дела. Когда-то местные склады принадлежали богатым торговцам, жившим в Айвадже. Но после войны пришли в запустение, и ими почти никто не пользовался. Место было удачным, чтобы заточить здесь пленников. А еще дождаться их лидера. Сумерки давно сменились ночной прохладной темнотой. Небо темное, почти черное, наполнилось светом множества звезд. Несмотря на темень, было душно. Камень и глина, напитавшись за день солнечным теплом, теперь отдавали это тепло воздуху, спертому от почти полного отсутствия всякого ветра. — В горы мне пока не уйти, — с некоторым разочарованием добавил Садо. Юсуф больше ничего не сказал. Только потрепал моджахеда по груди. Встал и выпрямился. Скрипнула дверь сарая. Оттуда, пригнув голову, выбрался Наимтулла. — Ты связал их? — спросил молодого воина Псалай. Голос его после драки звучал сипловато, а сам Псалай время от времени покашливал. Отхаркивался темной мокротой. В драке с шурави ему пришлось туговато. Хотя не настолько, как Садо Самандари. — Да. Клянусь Аллахом, они не сдвинутся с места, — пискливо ответил Наимтулла. Наимтулла Зирак, в отличие от остальных моджахедов, был в приподнятом настроении. Если другие хмуро, напряженно ждали того, что предстоит им сегодня сделать, то Наимтулла, едва восемнадцати лет от роду, оставался веселым. Юсуф знал, что сегодня он гордился тем, как смог приставить нож к горлу одного из шурави. — Хорошо, — выдохнул Юсуф. — Когда Кандагари обещал прийти? — Абдулла и Хасан пошли за ним, — сказал Садо, массируя плечо, — скоро должен явиться. Наимтулла быстро пошел к покосившемуся забору. Запрыгнув на перевернутую вверх дном бочку, достал кисет. Принялся крутить себе самокрутку и закурил. Едкий запах дурмана тут же потянулся по дворику. — Ты знаешь, кто это такие, Юсуф? — спросил Садо, указав здоровой рукой на сарай. Юсуф хмуро посмотрел на деревянную, гниловатую дверь. Покачал головой. — Нет. Какие-то шурави, увязались за мной. Садо покивал. — Аллах послал нам их не зря, — сказал он. — То, что ты привел их к нам — редкая удача. — Почему? — нахмурился Юсуф. — Когда все произойдет, будет на кого свалить вину. Наимтулла закашлялся, хрипло рассмеялся. — Так вот почему ты не дал мне перерезать им горла! — Я думаю… — кивнул ему Садо, — что так будет лучше. Пусть люди сразу увидят лица врагов, устроивших на площади ад. Юсуф нахмурился. План, который поначалу был предельно прост и в то же время самоубийственен, буквально с каждой минутой становился все сложнее. И это вызывало у Юсуфа беспокойство. Сначала все, что он хотел, это прийти на площадь днем и бросить гранаты прямо под ноги шурави. Хотел забрать с собой как можно больше врагов, убивших его сына, прежде чем самого его настигнет вражья пуля. И именно так он и сделал бы, если бы не одноглазый Кандагари, встретивший Юсуфа аккурат у калитки его собственного двора. — Абдулла говорил, — сказал тогда ему Кандагари, — что ты хочешь отомстить за сына. — Я не говорил ничего подобного Абдулле, — возразил Юсуф. — Я знаю, друг мой. Знаю. Но тебе и не нужно было ничего говорить. Абдулла мудр. Он прочитал все это на твоем лице. И пришел ко мне. Ты хороший воин, Юсуф. Я соболезную твоей утрате. Но это не значит, что ты и сам должен сгинуть прямо сейчас. Ведь ты еще можешь послужить делу Джихада. Юсуф знал Кандагари давно. Видел, как он раненый вернулся с войны. А еще слышал о том, что он служит под командой некоего Харина, человека, как говорят, связанного с самим Абдул-Халимом. Хотя Кандагари никогда открыто не рассказывал, под чьим руководством он участвует в Джихаде, Юсуф склонялся ко мнению, что слухи об одноглазом моджахеде правдивы. — Притащим их на площадь, когда утихнут крики, — рассмеялся Наимтулла. — Обвиним в том, что это они заложили гранаты. Пускай люди разорвут этих троих неверных на куски… Они ждали недолго. Кандагари, Абдулла и Хасан явились к ним спустя две четверти часа после того, как они сами принесли сюда шурави. Кандагари поприветствовал всех присутствующих. Похвалил Наимтуллу и посочувствовал Садо. Невысокий, но кряжистый, он носил рубаху поверх армейских штанов и трофейные китайские ботинки. Подпоясался цветастым кушаком, но нож за него не заложил. Не хотел, видимо, привлекать к себе лишнего внимания. Его вытянутое лицо с горбатым, крупным носом и реденькой, худой бородкой было изуродовано шрамом. Правая глазница осталась пустой и напоминала застарелую рваную рану. — Значит, взрывчатка на месте? — спросил Кандагари Садо, когда со всеми поздоровался. — Да, — кивнул тот, — я сам принес ее туда сегодня вечером. Шурави ничего не заподозрили. — Ты все подготовил? — Да. — Кто сделает дело? Садо глянул на Псалая, тихо сидевшего в тени. — Псалай, — сказал он. Кандагари обернулся. Окинул Псалая внимательным, оценивающим взглядом своего единственного глаза. — Ты готов, друг мой? — спросил он тихо. — Да, — ответил Псалай сдавленным голосом. — Хорошо. Ты сделаешь это сам? Или ты нашел другой путь. Псалай ответил не сразу. — Другой. Но я считаю, все будет надежно, — наконец сказал Псалай. Кандагари хотел что-то спросить, но молодой Наимтулла, чей разум уже был во власти дурмана, встрял в разговор быстрее, чем успел заговорить Кандагари: — Ты не видел, кого мы привели, Мухаммад? Видел, кого мы схватили? Это шурави. Не хочешь на них посмотреть? — Мне говорили о них, — терпеливо ответил Кандагари. — Говорили, что они увязались за Юсуфом, пока он следил за шурави у мечети. — Садо предложил… — Я знаю, что предложил Садо, — перебил юнца старый воин. Юсуф заметил, что резкий, немного надменный тон юноши начинает злить одноглазого моджахеда. А еще он знал, что пусть Кандагари и кажется сдержанным, он может легко вспыхнуть, словно сухой рогоз от малейшей искры. Юсуф не хотел бы стать этому свидетелем. — И я поддерживаю идею Садо. Люди легко согласятся с тем, что все, что случилось — вина шурави. Особенно учитывая, кого именно вы поймали. — И кого же? — решился спросить Юсуф. Кандагари обернулся к нему. Его глаз блеснул в темноте. — Это разведчики. — Разведчики? — спросил Садо несколько недоверчиво. — Да. Те самые, с которыми мы столкнулись в колодцах. Они пришли вынюхивать про Учителя Веры. И про то, кто именно их предал. Потому свалить на них вину будет несложно. Такая операция вполне в духе разведки. — Эта информация… — нахмурился Садо. — Она от… — Да, — отрезал Кандагари, холодно взглянув на Садо. Садо замялся. Покривился от боли в раненой руке. Потом начал уже гораздо более смиренно: — Но ты не думаешь… Что работать с этим… Источником… рискованно? — Да. Все знают, что к старику ходит этот светский лейтенант с заставы, — покачал головой Наимтулла. — А что если он расскажет что-нибудь ему? Только уже о нас! — Тебе следовало бы быть уважительнее, мальчик, — мрачно вздохнув, проговорил Кандагари. — И научиться не влезать в разговор старших. Наимтулла скуксился под страшным взглядом Кандагари. Ему, с его затуманенным разумом, хватило догадливости больше не открывать рта. — Моего информатора, — продолжил Кандагари, сделав многозначительную паузу, — удерживает страх. Страх перед тем, что может случиться с его семьей. Он надежен. В этом нет сомнений. Кандагари замолчал. Обвел всех присутствующих взглядом. Остановился на Псалае. — Кинофильм шурави в самом разгаре. На площади собрались почти все шурави. Там многолюдно. А значит — пора действовать. Ты готов? Псалай не сразу, но поднялся. — Да. — Хорошо, — кивнул Кандагари. — Тогда возьми с собой Хасана и Абдуллу. Они помогут тебе. Моджахеды, державшиеся за спиной Кандагари, выступили вперед. Направились к выходу со двора, ожидая там Псалая. Юсуф сначала не совсем понял, о чем речь. Словно озарение, это понимание вспышкой проявилось в его разуме. — Сейчас? — спросил он, рефлекторно шагнув к одноглазому воину. — Прямо сейчас? — Да, Юсуф. Прямо сейчас, — твердо ответил ему Кандагари. Изумленный Юсуф принялся озираться, но встречал вокруг только равнодушные, но решительные взгляды. — Но… Но там же много людей… Там не только шурави. Там дети! Кандагари молчал, сверля Юсуфа взглядом единственного глаза. — Они погибнут! — И это будет великая жертва, которая послужит Джихаду, — холодновато сказал Кандагари. — Мы будем скорбеть о погибших, но я знаю — Аллах примет их души в раю. Юсуф в изумлении застыл на месте. Борясь с собственным дыханием, которое внезапно стало беспокойным, он даже попятился. — Договор был другой, — сказал он хрипловатым, возбужденным голосом. — Мы хотели дождаться, когда шурави закончат показывать кинофильм! Когда соберутся у на площади, чтобы собрать свои аппараты и приготовиться к ночлегу! — Мы оба знаем, что тогда действовать станет слишком рискованно, Юсуф, — сказал Кандагари. — Нужно сделать это сейчас, пока они отвлечены. Кроме того, пленные разведчики пришлись как раз кстати. Все узнают, что они организовали взрыв у мечети. Что смерть праведных мусульман — их рук дело. — Так нельзя, — выдохнул Юсуф. — Юсуф… — Кандагари шагнул к нему. Остальные моджахеды, что были во дворе, поднялись на ноги. Они стали медленно, настороженно приближаться к Юсуфу, замыкая его в неровном круге. — Я понимаю, ты потерял сына, — продолжал Кандагари. — И я скорблю о твоей потере. Но не могу позволить, чтобы ты сорвал наше дело. Юсуф попятился быстрее. Видя, как его окружают, он крикнул: — Я не этого хотел! Не этого! И я не стану в этом участвовать! Гранаты, что я отдал вам, оставьте себе! Но позвольте мне уйти! Просто уйти и все! Кандагари приблизился к нему на расстояние вытянутой руки. Остальные воины застыли, словно страшные статуи-стражи, готовые ожить по приказу их хозяина. — Нет, Юсуф, — сказал Кандагари. — Теперь тебе нет дороги назад. * * * Первым, что я почувствовал, когда очнулся, была головная боль. Тупо ныл затылок. Кровь неприятно пульсировала в висках. Дальше пришли запахи: гнилой соломы, пыли, ветоши и овечьего навоза. Потом я стал различать звуки. Это было приглушенное, доносящееся словно из-под воды бормотание людей. А вот глаза подключились не сразу. Вернее, я не сразу понял, что нахожусь почти в полной темноте. — Селихов? — послышался полушепот Мухи, — очнулся? Я слышу, как ты шевелишься. Я и правда пошевелился. Ощутил, что связан по рукам и ногам какой-то проволокой. Она неприятно давила на запястья и лодыжки. Причиняла боль при каждом движении. — С-сукины дети… — выдохнул Волков, который, по всей видимости, тоже совсем недавно пришел в себя. Я постарался осмотреться. Глаза быстро привыкли к темноте. Нас троих притащили в какой-то сарай. Даже в полутьме я понял, что он достаточно просторный. А еще наполненный всяким хламом: старые циновки, ящики, бочки. Ржавый остов велосипеда у дальней стены. Какие-то канистры в углу. — Числом взяли… Падлы… — Все еще сетовал Волков. — Если б не их подмога, мы бы… — Это я, — отозвался я Мухе. Связанный, я лежал на боку у деревянной стены сарая. Муху разместили сидя, у какого-то столба, подпирающего крышу. Он тоже был связан. Волков же валялся в углу и неустанно шевелился. Видимо, пытался освободиться от пут. В темноте он походил на огромного червя. — Я уж думал, ты все, — сказал Муха. — Не встанешь. — Давно вы очнулись, товарищ старший лейтенант? — спросил я. — Достаточно. Достаточно, чтобы подслушать их разговоры. Сукины дети, которые напали на нас в подворотне, решили устроить взрыв на площади. И прямо сейчас эти ублюдки обсуждают, что им делать. — Т-твари… — Продолжал бурчать Волков, неустанно елозя руками за спиной. — Мрази поганые… — Лучше б это были дружки Джамиля. С ним попроще, — усмехнулся Муха. — А мы, похоже, попали в настоящую переделку. — Сейчас… Кажется я… Кажется… — лепетал Волков. — Тихо… — прервал его Муха и прислушался. — Они говорят… Волков затих. Я тоже молчал, тщательно изучая окружение. Ища любую зацепку, которая поможет нам выбраться. — Сука… — выдохнул Муха, внимательно вслушиваясь в душманскую речь, звучавшую за деревянной дверью. — Падла… Муха выматерился. — О чем они говорят? — спросил я. — Нас сдал какой-то старик… — сквозь зубы процедил Муха. — Какой-то местный дед! Он снова прислушался: — А ну тихо… А потом зарядил себе под нос трехэтажным матом. — Мля… — сказал Муха обреченно. — Кто-то из наших, из парней с заставы ходит к этому деду… Ходит и сливает все… Муха не договорил. Все потому, что мы увидели, как Волков освободил руки от какой-то гнилой веревки, больше напоминавшей связку волокон. А потом принялся развязывать себе ноги. — Сейчас… Сейчас я… и к вам… — приговаривал он при этом. Муха взирал на все это с каким-то равнодушием во взгляде. — Их там человек десять, — сказал он. — Если даже мы освободимся, сейчас нам не уйти. Они в любой момент могут прийти за нами. — Они оставили нас в живых, — сказал я. — А значит, мы им нужны. Волков встал. Согнувшись, скрытно и тихо подлез ко мне, стал ощупывать мои путы. Пытаться разогнуть усы проволоки. — Нужны, — Муха вздохнул. — Нужны, чтобы спихнуть на нас организацию взрыва. Они хотят убить и наших и своих. А потом… — Нужно им помешать, — решительно сказал Волков. — Как? — спросил Муха. — Нам не успеть. Мы даже не знаем, где находимся. Даже если освободимся то… Он осекся. Потом горько закончил: — А они уже готовы начать. Волков раскрутил мою проволоку, я тут же освободил руки, сел и взялся за ноги. — Нужно что-то делать! — сказал замкомвзвода Мухе. — Нельзя же просто сидеть сложа руки! Нужно действовать! Муха вздохнул. Откинул голову, опершись затылком о столб. И ничего не сказал. — Есть идея, — вместо него подхватил я. А потом глянул на канистры, что стояли в углу. — Попробуем сорвать их план. Если, конечно, повезет. — Что ты задумал, Селихов? — спросил Муха понуро. — Кое-что, — я закончил с ногами, отбросил проволоку и обернулся к Мухе, — что вам не понравится, товарищ старший лейтенант. Глава 5 Когда мы освободились, Муха немедленно приблизился к двери сарая. Затаился справа от входа и стал слушать. К тому времени я уже поднялся. Пробрался к канистрам, что стояли в углу. Взял одну и сразу понял — она наполовину полна. — Что ты задумал? — прошептал мне Волков. — Спички есть? — спросил я и принялся откручивать крышку. Волков просто обомлел, услышав мой вопрос. — Селихов… Да ты чего?.. — спросил он ошарашенно. — Ты… — У тебя есть идея получше, как заставить народ разбежаться с площади? — сказал я, когда в нос мне ударил терпкий и резкий запах керосина. Видимо, его использовали когда-то для того, чтобы заправлять лампы, а теперь, по какой-то причине, хранили здесь. — Товарищ старший лейтенант! — обратился Волков к Мухе полушёпотом. — Товарищ старший лейтенант! Он затопотал немного громче, чем стоило бы, когда направился к командиру. Муха, казалось бы, полностью поглощённый подслушиванием, жестом остановил Волкова. Зашипел — тихо, мол. — Он хочет… — Падла… — прошептал Мухин. — Они упоминали какого-то лейтенанта с заставы… А кто у нас лейтенант с заставы, так часто бывающий в кишлаке? — Товарищ старший лейтенант! — Голос Волкова встряхнул Муху. Вырвал его из собственных мыслей. К этому моменту я уже стал обливать керосином дальнюю стену сарая. Заливал им всё — ветошь, циновки, какой-то мусор, сами стены. — Селихов… Что ты делаешь? — приглушённым голосом спросил Муха. — Нам не успеть, вы сами сказали, — не отрываясь от дела, сказал я. Снаружи, тем временем, началась какая-то перепалка. Душманы, занятые ссорой, кричали. Говорили друг с другом на повышенных тонах. И, к счастью, до нас им не было никакого дела. — Отвлечём их, — обернулся я. — Им будет не до провокаций, когда тут полыхнёт. — Мы же сами сгорим! — возразил Волков. — Не сгорим, — сказал ему я решительно. И отставил пустую канистру. Глянул на Волкова и спросил: — Спички. Замкомвзвода, помедлив, решительно покачал головой. — Нет. Это какое-то безумие… Селихов… Ты… Я глянул на Муху. — Спички, товарищ старший лейтенант, — сказал я ему. Муха застыл, сверля меня своим суровым, недоверчивым взглядом. И ничего не ответил. Даже не сдвинулся с места. — Их слишком много там, — сказал я. — Мы безоружны. Выбраться можем, но со всеми не справимся. Муха, застывший, словно вросший в землю, даже не шелохнулся. — Ты сожжёшь весь кишлак! — вклинился Волков. — Если у вас есть другие идеи, я готов их выслушать. Но быстро, — сказал я решительно. Потом посмотрел сначала на Волкова, потом на Муху. Замкомвзвода не выдержал моего напора. Он, словно послушный волк, отвел глаза под взглядом вожака. Муха остался недвижим. — Либо вы доверитесь мне, — добавил я, — либо сегодня умрёт много людей. Муха поджал губы. Потом опустил взгляд. Его зрачки нервно забегали. Он судорожно размышлял. А потом запустил руку в карман и достал заветный коробок. Приблизился. Чиркнул спичкой. — Давай, — сказал я. Муха несколько мгновений помедлил. Он смотрел на всё сильнее разгоравшуюся спичку. На то, как её тельце быстро чернеет, тает, загибается, как умирающий человек. А потом бросил её в керосин. * * * Когда Псалай ушел, его подельники всё еще продолжали разбираться с Юсуфом. По правде говоря, ещё когда Кандагари решил взять его в группу, Псалай был против. — Он только что пережил потерю сына, Кандагари, — сказал тогда Псалай своему лидеру. — Его дух всё еще слаб. А что будет, если он подведёт? — Нам нужно больше людей, чтобы контролировать площадь, — ответил ему одноглазый моджахеддин. — Нам нужно больше… Хм… Глаз. Больше ушей. Но видит Аллах, я не доверю ему главную работу. И он не доверил. Зато доверил её Псалаю. Кандагари было всё равно, как Псалай это сделает. И тогда Псалай выработал собственный план действий. Когда он явился на площадь, здесь всё еще было многолюдно. Экран советской кинобудки светился в темноте. На нём показывали кино. Из колонок звучал высокопарный мужской голос, на дари озвучивавший всё, что происходило на экране. Шурави тут и там несли свою вахту. Вооружённые, они старались не показываться на глаза местным. Просто посматривали за окрестностями. Кто-то смотрел фильм. Кто-то курил. Зрителей было много. Люди сидели на табуретках, подушках и коврах. Многие смотрели стоя. Словно заворожённые, пялились они на сменяющие друг друга картинки. Почему-то это вызвало у Псалая отвращение. И всё же, дело нужно было делать. Бомба, представлявшая собой несколько связанных вместе гранат, погружённых в наполненный дополнительными поражающими элементами деревянный ящик от продовольствия, что стоял вместе с остальными, не вызвала у шурави подозрений. Ещё днём Псалай принёс его туда под видом человека, явившегося за гуманитарной помощью. Он принёс и незаметно положил к остальным ящикам. Это было несложно. Особенно когда детишки, подкупленные Псалаем сластями, отвлекали шурави, крутившихся у продовольствия. Псалай успел прикрепить тонкую проволоку взвода к нижнему ящику. Сама бомба уже была готова. Одна из гранат оставалась без чеки и была вставлена в банку из-под консервов. Стоит только взять ящик или свалить его в нужную сторону, как произойдёт взрыв. Хитроумная, но простая система была задумана на случай, если шурави сами попытаются взять и сдвинуть ящик. Тогда они бы взорвались раньше времени. Но главное — взорвались. Сейчас же требовалось взвести механизм. Чтобы взрыв произошёл наверняка. Именно в этот час. Псалай знал, что это жестоко. Но разделял воззрения своего лидера. Он считал, что подобное происшествие ещё сильнее подстегнёт остальных людей на борьбу с шурави. Особенно после того, как Кандагари предъявит всем так удачно подвернувшихся им «виновников» — троих советских разведчиков. Сначала Псалай хотел сделать всё сам. Нужно было подобраться к «шишиге», спрятаться за ней от осколков и потянуть за замаскированную пылью проволочку. Тогда ящики сдвинутся и упадут. Граната выскользнет из стакана и раздастся взрыв. Однако он быстро понял — так просто ему не подобраться к нужному месту. Там дежурили вооружённые шурави. И Псалай нашёл другой способ. — Привет, Редай! — позвал он мальчишку лет тринадцати, проходившего мимо. Мальчик, видимо, шёл к деду, сидевшему среди зрителей. А ещё — жевал конфету. — Здравствуйте, уважаемый Псалай, — остановившись, мальчик поклонился. — Как твоё здоровье, дорогой друг? Как поживает твой дедушка? Редай снова поклонился. — Спасибо. У нас всё хорошо. — Пришли смотреть кинофильм? — Да, — мальчик кивнул. — Мы пришли с дедушкой. Я никогда до этого не видел кинофильмов. А вы? — И я не видел, — улыбнулся Псалай. — И тоже пришёл сюда посмотреть. — Вам нравится? — Очень, — Псалай улыбнулся. Потом он вдруг опустился на корточки. Поравнялся с мальчиком взглядами. — Скажи, Редай, а могу ли я попросить тебя о помощи? Мальчик замялся. Обернулся и глянул на экран. Потом снова на Псалая. — Да… Конечно… Что вы хотели? — Сегодня днём я приходил за продуктами сюда, на площадь. Попросил у шурави два ящика овощей для меня и моего соседа многоуважаемого Гатола Амазари. Ты же знаешь старика Гатола Амазари? Мальчик робко покивал. — Но, к сожалению, я заговорился с моим давним другом, который приходил на базар, — вздохнул Псалай. — И забыл второй ящик. Ты не мог бы мне помочь? Принести его сюда? Я бы сходил сам, но не хочу пропустить кинофильм. Редай, кажется, расстроился. Он тоже не хотел пропустить кино, но старшему отказать просто не мог. — Не расстраивайся, Редай, — заметил это Псалай. — Я не останусь перед тобой в долгу. Смотри. Псалай вынул из-за кушака небольшой складной ножик с красивой костяной рукоятью. — Видишь? Это мой перочинный нож. Если ты принесешь мне ящик, в благодарность, я подарю тебе этот нож. Хочешь? Глаза мальчика загорелись интересом. Он принял ножик из рук Псалая. Раскрыл недлинный, но остро заточенный клинок. Попробовал его пальцем. — Конечно. Конечно, я помогу вам. Где этот ящик? — Давай я тебе расскажу, — Псалай взял ножик из рук мальчика. — Он… Псалай не успел договорить. — Пожар! Пожар! — закричал кто-то. — В кишлаке пожар! Он глянул вдаль. Стал искать на темном небе следы дыма. И нашёл. Пусть они почти сливались с ночью, различить их было можно. Псалай сразу понял, где горит. На площади немедленно началась паника. Люди, сначала ничего не понимающие, быстро уяснили, в чём дело. Они засуетились, закричали. Зрители повскакивали со своих мест. — Всем соблюдать спокойствие! — кричал какой-то долговязый офицер шурави, носивший очки. — Всем спокойно! Филимонов! — Я! Где твое отделение? Нужно найти очаг! Кто знает, где здесь ближайший колодец⁈ Воспользовавшись тем, что мальчик замешкался, когда началась всеобщая паника, Псалай убежал с площади. Он юркнул в подворотню, где тут же встретился с Абдулой. Абдула глубоко дышал. Пытался восстановить дыхание после быстрого бега. — Что случилось? — спросил у него Псалай. — И правда пожар? — П-правда, — опираясь рукой о дувал, покивал Абдула. — Его устроили наши пленные шурави… Мы попытались ворваться внутрь сарая, чтобы укротить их, и потушить огонь, но… — Но? — Они убили Зирака, Садо и Абдулахада в драке. Кандагари ушёл. Все, кто остался… Разбежались кто куда… Псалай было обернулся к площади. Там кричали и суетились. Люди уже бежали на дым, к складам. Кто-то нёс вёдра и кадки для воды. Всеми руководил советский офицер. — Что… Что нам делать, Псалай? — спросил Абдула, пребывавший в полнейшей растерянности. Псалай выдохнул. — Уходить, друг. Нам надо уходить. * * * — Зараза… — ругался Волков, передавая по цепочке очередное ведро. — Нам же потом придётся объясняться перед капитаном! Вот увидите, придётся! — Потом, Дима… Всё потом… — просипел Муха. — Бери ведро! Передавай! Я схватил ведро воды, что отдал мне какой-то афганец, и передал его Мухе. Тот — Волкову. И так далее. Сейчас, борясь с единой бедой, афганцы и советские солдаты работали сообща. Сарай быстро занялся огнём. Когда душманы ворвались внутрь, мы встретили их хорошо. Вооружились кто чем мог — ржавыми серпами, мотыгами, лопатами, мы вступили с ними в бой. И прогнали. Когда сами выбрались из горящего сарая, остальные уже исчезли. Муха, несмотря на тяжелую работу, оставался задумчивым. Кажется, он размышлял о лейтенанте Бледнове. И о некоем «старике», с которым он виделся. У меня по этому поводу были свои мысли. Если Бледнов и сливал старику какую-то информацию, то зачем ему это было нужно? Сказать однозначно я не мог. А ещё понимал — у нас с Бледновым будет серьёзный разговор. Если лейтенант, конечно, внезапно не исчезнет. Пламя, тем не менее, уже немного ослабло. Горели два или три заброшенных сарая. Их постоянно поливали водой. Бойцы агитотряда в спешке рушили и разбирали ближайшие к очагу сараи. Всем было ясно — пламя не получится потушить таким архаичным способом. Но я уже видел — купировать его получится. Этим и занимался капитан Миронов. Но самым интересным для меня было то, как легко и быстро советские люди и жители кишлака сплотились перед общим испытанием. Сейчас, казалось, не было больше никакого языкового барьера. Не было больше взаимных подозрений и ненависти. Только общая слаженная и планомерная работа. — Нужно, чтобы кто-то черпал из колодца! — кричал какой-то боец, торопливо шагая вдоль нашей цепочки. — Нужно подменить человека! Он вымотался! Кто может? А? Кто пойдёт? — Давай я! — крикнул я, покидая цепь. Боец кивнул. — Пойдём! Колодец там! Вместе мы побежали выше по улице. — За мной! Сюда! — кричал боец. Я бежал за ним следом, вдоль живой цепочки людей, и невзначай глянул в переулок между улицами. И увидел там… Бледнова. Лейтенант торопливо и опасливо пробирался у самых заборов. Он чутко оглядывался, словно бы ожидая погони. Я поотстал. — Э! — остановился солдат. — Ты чего? — Извиняй, брат, — сказал я ему. — Придётся тебе поискать кого другого. — Как это, кого другого⁈ — крикнул он. Я ему не ответил. Пробился сквозь цепь и помчался вслед за лейтенантом. Напоследок только и успел заметить, как боец махнул рукой и стал выдёргивать из цепочки какого-то афганца. * * * — Но куда? Куда мы пойдём⁈ — кричала Анахита, нянчая на руках плачущую Катю. — Я не знаю! Куда-то подальше! — ответил ей паникующий Бледнов. — Они не смогут затушить огонь! Слишком много вокруг дерева и самана! К утру кишлак будет гореть! Дедушка Анахиты, старый аксакал по имени Муаммар с длинной седой бородой, казалось, и не собирался сдвигаться со своего места. Он так и сидел на подушках, покуривая трубку. — А если меня увидят с Катей? Если меня увидят соседи⁈ Это будет конец! — противилась Анахита. — Аня… — назвал её на свой манер Бледнов. — Анечка… Он взял её за плечи, стал расцеловывать в лоб и щёки. Целовать дочку в темечко. — Я смогу вас защитить. Но сейчас нужно спасаться. На улице неразбериха. На тебя никто и не посмотрит! Анахита глянула на своего дедушку. — Иди, Анахита, — сказал старик на русском языке. — Это должно когда-нибудь закончиться. И Аллах посылает нам знак. Другого шанса может и не будет. — Слышала⁈ — крикнул Бледнов в панике. — Идём же скорее! — А ты, дедушка⁈ — позвала Анахита. Муаммар пожал плечами. — Я останусь. — Но… — Я останусь. Я стар, Анахита. И уже не смогу тебя защитить так, как это сделает Ваня, — он опустил белесые глаза, покоящиеся под пушистыми седыми бровями. — Уже не смог. Сейчас я для вас только обуза. — Я без тебя не… — Не спорь… — отрезал он. — Слышала? Слышала его⁈ Идём же скорее! — Бледнов было потащил её к выходу. — Нет! Дедушка! Я без тебя не уйду! Муаммар не ответил ей. — Я вернусь за ним! Обещаю — вернусь! Только пойдём! — умолял Бледнов. — Я… К двери они так и не дошли. Она распахнулась раньше, чем они приблизились. Бледнов остолбенел от удивления. Анахита — от страха. Даже старик с трудом встал, увидев незнакомого солдата. В дверях стоял старший сержант Селихов. — Старший сержант? — удивился Бледнов. — Что… Что вы тут делаете?.. Селихов не ответил. Он внимательно оценил взглядом сначала старого Муаммара, вставшего плечом к плечу с дочкой. Потом Бледнова. И наконец Анахиту. Бледнов заметил, что его холодный, не соответствующий возрасту взгляд на миг задержался на плачущей Катеньке. — Чего тебе надо⁈ — крикнул Бледнов. — Чего ты тут забыл⁈ — Это ведь ты, — обратился Селихов не к Бледнову, а к Анахите. — Ты, верно? — Что… О чём вы? — не поняла девушка. — Ты делилась с ними информацией, — констатировал старший сержант. — Что ты несешь⁈ — крикнул Бледнов злобно. — Дыму надышался⁈ С дороги! Селихов не отступил. Тогда Бледнов глянул на Анахиту. Лицо девушки застыло в изумлении. Глаза блестели от слёз. — Анечка? Что с тобой? — понизил голос Бледнов. Она медленно, словно окоченевшая, повернулась к Ивану. Заглянула ему прямо в глаза. — О чём он говорит? — спросил Иван тихо. Она не ответила. — Что он имеет в виду? — повторил Бледнов уже громче. — Извини, Ваня… — только и смогла ответить Анахита. Глава 6 Все в доме, кроме меня, застыли в настоящем оцепенении. Было бы тихо, если бы не плач ребенка, которого держала на руках молодая женщина. Бледнов смотрел ей прямо в глаза. Она — на него. На лице её не было страха человека, спасающегося от бедствия. Только вина проступала в глазах, на щеках и губах. Старик же смотрел на меня. Взгляд его глубоких, древних глаз не был холоден. В нём читалось лишь спокойное смирение. — Что вы себе позволяете, товарищ старший сержант, — вдруг проговорил Бледнов, обратив ко мне лицо. — Что вы вообще тут делаете? Почему не помогаете в тушении пожара⁈ — У меня были веские причины, — ответил я. — Ровно как и у вас. Вы ведь тоже покинули свой пост. Полагаю, чтобы спасти вашу женщину… Я глянул на девушку. — И вашу дочь. — Немедленно уйдите! Это приказ! Это… — Тихо, Ваня, — несколько дрожащим голосом проговорила девушка. — Не злись… — Не злиться? — удивился Бледнов. — Да что тут вообще происходит? Что ты здесь забыл, Селихов⁈ Зачем… — Разрешите мне войти, — сказал я, обращаясь к старцу и перебивая Бледнова. Старик не ответил. Только кивнул. Тогда я перешагнул через порог. Закрыл за собой дверь. — Селихов… — Лицо Бледнова превратилось в злую маску. Но я снова ему ничего не сказал. Вместо этого спросил у женщины: — Как вас зовут? — А… Анахита… — Это ваша с лейтенантом Бледновым дочь, — не спросил, а констатировал я. — К чему все эти распросы⁈ — крикнул Бледнов, и его крик едва не сорвался в визг. Женщина покивала. Она не плакала навзрыд, но по её щекам покатились слёзы. — Не бойтесь. Сейчас вам ничего не угрожает, — сказал я девушке. Та принялась баюкать дочку, целовать её в темечко. — Да что тут… — снова вырвалось у Бледнова. Но я не дал ему договорить. — Анахиту использовали душманы, — сказал я Бледнову. — Вероятно, они как-то прознали о ребёнке. И о том, что к ней ходит советский офицер. И стали шантажировать, угрожать. Грозились придать вашу «греховную» связь огласке. А взамен на это Анахита должна была рассказывать им всё, что узнает от вас. — Что? — изумился Бледнов. — Что за бред ты несешь? Он выступил вперёд, заслонил собой женщину. — Уходи немедленно! Уходи или… Взгляд Бледнова заскакал по комнате. Он быстро схватил толстенькое полено из небольшой кучки дров, лежавшей у стены рядом со входом. — Или… — Я не уйду, — перебил его я. Бледнов застыл на месте с поднятым в руке поленом. Я видел, как дрожат его руки. Даже лицо подрагивало. Глаза стали дурными. Остервенелыми. — Не нужно, Ваня… — тихо проговорила Анахита. Да только Бледнов, казалось, её и не слышал. — Пойдём… Пойдём, девочка… — сказал старик, уводя Анахиту. — Я не… — Пойдём… Подумай о дочери… Я проводил старика и женщину с ребёнком взглядом. Когда они скрылись в женской, глянул Бледнову прямо в глаза. — Опусти полено, — сказал я. Бледнов снова не ответил. Дыхание его стало глубоким и прерывистым. Он покрепче вцепился в полено пальцами. Мелко отрицательно замотал головой. — Что ж. Ладно, — сказал я и шагнул к нему. Бледнов кинулся. Занёс полено высоко, целя мне в голову. Я ушёл от удара легко. Вцепился ему в руку. Тяжёлое полено несложно было выбить из пальцев замполита. Оно с глухим стуком рухнуло на глиняный пол. Я оказался сзади, выкрутил ему руку. Бледнов зарычал от боли. Левой рукой потянулся к табельному. Тогда я его толкнул. Лейтенант грохнулся на пол. Я — на него. А потом немедленно взял его на удушающий. Мы стали валяться по полу в пыли. — Нет! Нет! Ваня! — услышал я крик Анахиты и плач ребёнка. Понимая, что Бледнов вот-вот вынет пистолет, я поднажал. Но так, чтобы не сломать ему гортань. Мой план сработал, когда я почувствовал, как Бледнов от отчаяния вцепился мне в рукав обеими руками. — Нет! Нет! Ваня! — Закричала девушка. — Не надо, внученька… — хрипловато ответил ей старик. Боковым зрением я видел, как он преграждает девушке путь. Как не даёт приблизиться. — Он убьёт его! — Тихо… Не подходи… Бледнов слабел с каждой секундой. Я чувствовал, что ему уже не хватает воздуха. Он сопротивлялся всё меньше и меньше. А потом и вовсе затих в моей хватке. Уронил голову. Тогда я немедленно отпустил замполита. — Вот видишь, всё с ним в порядке, — сказал я, когда после моих ударов по щекам Бледнов очнулся. Лежавший на циновке, он медленно приходил в себя. Когда пришёл, то тут же подскочил, ища меня безумным взглядом. — Тихо… Тихо, Ваня… — тут же принялся успокаивать его старик. — Саша не хочет нам вреда… — Где… Что?.. — Бледнов увидел меня, сидящего на корточках рядом. Зрение его сфокусировалось. Лицо побледнело. Он замер. — Пришёл в себя? — спросил я тихо. — Ну теперь давай поговорим… Бледнов посмотрел на Анахиту, державшую на руках перепуганную девочку. Женщина сидела у стены, на табурете. На ней не было лица. Глаза поникли. Стали какими-то безжизненными. Лейтенант медленно и болезненно опёрся на руку. Схватился за горло и скривился от боли. — Пришлось. Слушать ты меня не захотел, Иван, — сказал ему я. — Зачем… — простонал он. — Зачем ты пришёл? Как ты меня нашёл? — И ты, и твоя жена в безопасности, — сказал я. — Но у меня есть вопросы. — Да… Да, я пытаюсь защитить мою жену… — сказал он. — Об этом знают на заставе. Знают, что у нас… дочь и… — Вопросы не к тебе, — покачал я головой. Потом кивнул на Анахиту. — К ней. — Что? — удивился Бледнов. Я вздохнул. Обернулся к девушке. — Как зовут девочку? — спросил я как можно спокойнее. Старался, чтобы голос мой звучал благожелательно. — К-Катя… — прошептала она. Я покивал. — Как давно к тебе приходили душманы? Кто это был? Помнишь? Девушка подняла на меня взгляд. — Я… — Какие душманы⁈ — крикнул Бледнов. — О чём ты, Селихов? Ты… — Анахита, — сказал я, — сливала им всю информацию, что получала от тебя. А Муаммар Машалович прикрывал её. Даже перед самими душманами. — Ч-что? — удивился Бледнов. Потом посмотрел на Анахиту заблестевшими глазами. — Это какой-то бред… Ведь бред же? Да, Аня? Девушка скривилась, спрятала лицо. Заплакала. Старик немедленно приблизился к ней. Погладил по спине. Девчушка, видя мамины слёзы, тоже раскричалась. — Я… — сквозь рыдания начала Анахита. — Я лишь хотела защитить Катю… Я не знаю, как они поняли… Может, через соседей. Она снова спрятала лицо, уткнулась им в бочок девочки. — Что? — в полнейшем изумлении выдал Бледнов. — Что?.. Что ты такое говоришь?.. Ты… Я ведь ничего тебе не рассказывал! Никакой важной информации! Ничего! Я… — Она рассказывала им всё, — перебил его я. — Всё, что могла узнать от тебя. Всё, что ты мог неосторожно обронить в разговоре. Всё, на что жаловался. Ведь скажи, ты рассказывал ей о том, что к кишлаку прибывает разведвзвод? Был у неё тем вечером, когда на заставе узнали, что мы придём? Бледнов широко раскрыл глаза. Сглотнул. Раскрыл и закрыл рот. — Я не помню… Я… Если даже что-то и говорил, то ничего существенного… — Ты говорил… — выдала Анахита через плач. — Говорил! Жаловался, что если придут ваши разведчики, вам на заставе может добавиться хлопот! Я перевёл взгляд с Анахиты на Бледнова. — Если даже и говорил, то это какие-то крохи! Крохи и только! — попытался оправдаться он. — Этого достаточно, — вздохнул я. — О том, что группа прибыла к кишлаку, местные знали и так. Анахита рассказала им, какая именно это была группа. А рассчитать удачную позицию для засады несложно, если знаешь, что удачный скрытный подход к кишлаку только один. Остолбеневший Бледнов уставился на свою «жену». Он молчал. Молчал долго, не в силах ей что-то сказать. Наконец спросил: — Это правда? Девушка силой воли подавила плач. Шмыгнула. Принялась успокаивать дочку. Запела ей какую-то песенку на дари. Мы терпеливо ждали. — Они… — начала она, когда девчушка подутихла и успокоилась, — они нашли меня на базаре, когда я ходила купить молока. Сын пастуха по имени Псалай подошёл ко мне. Завязал разговор. Разговор тот был безобидным. Обыденным. Но потом он намекнул мне, что они знают про Катю. — Как… Как они узнали?.. — спросил Бледнов полумёртвым голосом. — Я… Я не знаю… Может, от соседей. Может, ещё как-то… Они не говорили… Они… — Как узнали, это уже неважно, — сказал я. — Важно то, что конкретно ты им рассказывала. Девушка поначалу молчала. Молчал и Бледнов, изумлённо ожидая ответа. — Вы… Вы правильно догадались… Вы… Я… — залепетала она. — Я говорила им всё, что рассказывал мне Ваня. Всё, что удавалось узнать. Если он упоминал о какой-то вылазке — я рассказывала. Если о какой-то операции — рассказывала. Если о своей службе — рассказывала. И о том… Она замялась, подняла на меня глаза. — О том, что к кишлаку придут разведчики, тоже рассказывала… Я покивал. — Анахита… — прошептал Бледнов. Кажется, он до сих пор не мог поверить в то, что сейчас происходило. — Они говорили… Говорили, что расскажут всем про Катю. Про то, что она ребёнок советского солдата. Шурави… — Губы Анахиты затряслись. — Они называли её ублюдком. Сказали, что если я не стану рассказывать о нашей с тобой каждой встрече — меня забьют камнями как грешницу… — И тот человек, которого я увидел… — спросил было Бледнов. — Да, — Анахита кивнула. — Это был один из них. Его звали Садо Самандари. — Почему… Почему ты не сказала мне?.. — с тихим, бессильным изумлением спросил Бледнов. — Почему… — Они бы убили тебя. И меня бы тоже убили, — повесила голову Анахита. — И нашу дочь тоже. — Они ничего не говорили о вас, Анахита, — начал я, выдержав небольшую паузу. — А вот о вашем дедушке — да. С этими словами я глянул на старика. — Ты знаешь много, молодой шурави, — вздохнул Муаммар. — Полагаю, спрашивать тебя, откуда ты обо всём узнал, сейчас нет смысла. — Я расскажу, когда придёт время, — ответил я. — Но сейчас мне нужно услышать ваши показания. Старик покивал. — У нас с Кандагари был договор. Он говорит своим людям, что я передаю информацию, а взамен не рассказывает об Анахите и моей правнучке, — старик поджал губы. — Несмотря ни на что, он разумный человек. Понимал, что кто-то из его подчинённых, узнав о дочери советского офицера и афганской женщины, может явиться вопреки приказу и совершить самосуд… Старик сглотнул. Засопел. — О Кате, Анахите и Иване знали только несколько самых приближённых к Кандагари людей. — Как он выглядит, этот Кандагари? — спросил я. — Его ни с кем не перепутать, — сказал старик. — У него раненое лицо и один глаз. Аллах будет мне свидетелем — если увидишь такого человека, запомнишь на всю жизнь… Старик закончил. И в доме стало тихо. Казалось, всем — и Анахите, и Бледнову, и старому Муаммару нужна была пауза, чтобы лучше осмыслить, что же происходит. — И… и что же ты теперь намерен делать, Селихов? — спросил наконец Бледнов, подняв на меня полный мрачной решимости и одновременно беспомощности взгляд. — Твоё расследование закончилось успехом. Теперь ты нас сдашь? Меня расстреляют как предателя, а моих жену и дочь закидают камнями как связавшихся с неверным. Этого ты хочешь? Я встал с корточек. Посмотрел на Бледнова свысока. — У меня есть другая идея, — сказал я решительно. — Другая? — спросил Бледнов несколько удивлённо. — Скажите, товарищ лейтенант, — начал я с ухмылкой, — приходилось ли вам работать с дезинформацией? Глава 7 Пахло гарью и дымом. Я стоял у левой от фасада стены дома Анахиты. Смотрел и слушал кишлак. Огонь, судя по всему, затушили. Горело со стороны сараев, что располагались за базаром. Это место располагалось недалеко от дома девушки. Нужно было спуститься лишь на пару улиц, и тут же попадешь к площади и мечети. Еще улица — и рынок, за которым мы устроили пожар. Возбужденных криков слышно уже не было. Густой, черный дым, который даже на фоне ночного неба несложно было рассмотреть, больше не клубился над кишлаком. Не уходил высоко вверх черным плотным столбом. — Значит, справились, — прошептал я себе под нос с ухмылкой. В конечном итоге в этом я не сомневался. Теперь главное, чтобы происшествие восприняли правильно. А для этого его нужно правильно подать. В конце концов, когда я решился поджечь сарай, мои действия преследовали две цели: первая — не дать душманам устроить взрыв на площади. С этим я справился. Второе — купировать влияние антисоветской пропаганды. Все складывалось благосклонно для этого: утром на площади найдут бомбу. У сгоревшего сарая — тела душманских лазутчиков. Плюс наши с Мухой и Волковым показания. Но самое главное не это. Большую часть работы за нас сделали советские бойцы. Обычные срочники, что сегодня ночью наравне с местными тушили этот пожар. Не давали очагу распространиться на соседние дома и рынок. Да, люди будут говорить разное. Кто-то проникнется к нам. Другие станут говорить, что пожар устроили сами шурави с неизвестно какими целями. Но если капитан агитбригады проведет правильную работу, есть шанс снизить уровень антисоветских настроений в кишлаке. Почву для этого я подготовил. Но оставалась еще одна, не менее серьезная проблема. Входная дверь скрипнула. Я услышал, как на пороге пыхтит старый Муаммар. — Александр, — позвал он меня своим хрипловатым, старческим голосом. — Будь добр, зайти. Голос этот звучал почти ровно. Почти спокойно, если не считать тонких, едва уловимых ноток горького смирения, которые нет-нет да и прорывались наружу сквозь мудрую стариковскую невозмутимость деда Анахиты. — Они поговорили? — спросил я, заворачивая за угол и встречая старика на низеньких порожках. — Да, — ответил тот односложно. — Хорошо. Вместе мы прошли внутрь дома. Анахиты не было. Она возилась с забеспокоившейся визитом незнакомца дочкой. Бледнов сидел на табурете у стены и безотрывно смотрел на меня. Он не говорил ни слова. Лицо его было будто бы высечено из камня. Глаза — внимательные, холодные. В них читалась яркая неприязнь, которую испытывал ко мне этот молодой офицер. Муаммар тяжело и устало прошел к своему месту. С трудом уселся на подушки и взял кисет с небольшого сундука с плоской крышкой. Достал тонкую бумагу и щепотку табака. Стал крутить себе самокрутку. Я тоже молчал, глядя на Бледнова. Ждал, чего же он мне скажет. — Я не могу на это пойти, — сказал наконец лейтенант. — Не могу подвергать свою семью такой опасности. Я ожидал от него подобного, совсем еще юношеского максимализма. Потому не удивился. Только покивал. — Жаль вас расстраивать, товарищ лейтенант, — начал я. — Но вы уже подвергли свою семью опасности. Более того — она в опасности с самого своего появления. — Если все, как ты говоришь, то душманы уйдут. Они провалились по всем фронтам. И я больше не хочу лезть во все эти шпионские дела, — возразил Бледнов. — Мы будем просто жить. Жить в спокойствии, пока я не придумаю, как вывезти Анахиту и Катю отсюда. Бледнов нахмурился. Посмотрел на меня волком. — Если ты, конечно, не расскажешь о том, что сегодня узнал. — Война продолжается, — я не поддался на провокацию Бледнова. — И как бы вы ни хотели выдавать желаемое за действительное, домой к этой женщине могут прийти в любой день. Могут приспешники этого Кандагари. А могут и просто соседи. Ведь как-то душманы узнали о том, что здесь живет дочка советского офицера и афганской женщины. Не так ли? И Кандагари был тем человеком, который удерживал этих людей от их шариатского правосудия. А что удержит теперь? — Если мы согласимся на твое предложение, их все равно ничего не удержит… — выдохнул Бледнов. — Удержит, — кивнул я. — Покровительство этого Кандагари удержит. А что он рано или поздно объявится — я уверен. И тогда ты и твоя жена сыграют ключевую роль в нашей с ним игре. Возможно, вы даже поможете нам добраться до проповедника. Бледнов поджал губы. Потом вздохнул и покачал головой. Посмотрел на меня полными боли и досады глазами. — Да откуда в тебе это, Селихов? Я ничего не ответил на этот его явно риторический вопрос. — Сколько тебе лет? Восемнадцать? Двадцать? — продолжал политрук. — Откуда в твоей молодой душе столько… столько холода? Столько расчета? Ты без всяких сомнений готов бросить женщину с ребенком, бросить молодую мать в это опасное дело… Откуда, скажи, откуда ты такой взялся? — А какие еще у вас есть выходы из положения, товарищ лейтенант? — спросил я. — Я вижу — либо смерть, либо бегство и смерть. — Не пытайся меня пугать! — встал Бледнов. — Не пытайся! Хорошо же тебя вымуштровал твой командир! Этот Муха! Я сразу понял — нет в нем ничего человеческого! Он как автомат, который только и может, что воевать! И ты такой же! Бледнов схватился за голову. Стал бродить по комнате и приговаривать самому себе: — Подумать только! Они готовы заставить молодую мать заниматься опасной оперативной работой! Жизнью рисковать! Да что ж вы за люди⁈ Что ж вы за люди-то такие⁈ Мы с Муаммаром молчали. Просто следили за тем, как растерявшийся лейтенант бессильно слоняется туда-сюда. Старый Муаммар медленно затянулся самокруткой. Выпустил густой, вонючий дым. Взгляд его оставался спокойным и безэмоциональным. Почти таким же, как мой. — Если я не соглашусь, ты нас сдашь, так? — вдруг остановился Бледнов. — Ты доложишь Мухе про все, что узнал сегодня. Да? — Вы спрашиваете, хочу ли я обречь вас на трибунал, а Анахиту на смерть? — спросил я. — Да! Это я и спрашиваю! — Нет. Не хочу, — сказал я. — Во-первых, в этом нет смысла. Во-вторых, мы упустим возможность. — Возможность узнать что-то о вашем проповеднике⁈ — крикнул Бледнов. — Мы — да, — ответил я, не поводя и бровью. — А вы упустите возможность спастись. Бледнов остолбенел. Его бледное лицо вытянулось от изумления. — Молодой Волк говорит правильно, — вклинился вдруг Муаммар. Бледнов резко, так, будто бы его ударили в спину, обернулся к старику. Даже открыл рот. — Бежать — значит сказать всем вокруг, что ты виноват, — сказал Муаммар. — Остаться и драться — значит не опускать рук и схватиться за шанс. Старик снова приложил узловатые пальцы с самокруткой к губам. Затянулся. Ее уголек ярко разгорелся, побежал по тельцу папиросы, оставляя за собой пепел. — Я бы дрался, — сказал Муаммар, когда снова выдохнул дым. — Потому что драться — это единственная возможность остаться живым. — Я согласна, — вдруг раздался тихий, подрагивающий голос Анахиты. Бледнов снова обернулся. Уставился на свою жену. Девушка стояла в дверях, немного опустив голову и плечи. Скромно сложив руки на животе. — Аня… — тихо прошептал Бледнов. — Я согласна, — повторила девушка. — Ты не понимаешь, что говоришь… — Бледнов подошел к ней, постарался коснуться лица. Девушка мягко отстранила его руку. Слегка отвернулась. — Я все разрушила, — сказала она. — Потому мне мои ошибки и искупать… — Я… Я придумаю другой способ! Клянусь тебе! — взмолился Бледнов. — Придумай, как нам сбежать! Уйдем! Уйдем отсюда! Поселимся где-то на отшибе. Там, где будем в безопасности и… — Куда бежать? — прервал его я. — И как? И Анахита, и Бледнов почти синхронно посмотрели на меня. — Что вы сделаете? Дезертируете, товарищ лейтенант? Соберете пожитки и уйдете в пустыню? — Если потребуется! — приосанился Бледнов. — И тем самым вы убьете всех, — сказал я. — Там только душманы. Только разбойники. А один вы не защитите свою семью. А мы — защитим. И когда все кончится, у вас появится шанс на спокойную жизнь. Бледнов молчал. Он просто смотрел на меня дурными глазами. — Он прав, — сказала Анахита. — Другого выхода нет, Ваня. — Я что-нибудь придумаю, — бессильно возразил Бледнов. — Давайте так, — вмешался я. — У вас будет время все обсудить и подумать. Я знал — Анахита слишком дорожит своей дочерью, чтобы дать Бледнову совершить какую-то откровенную глупость. Знал так же и то, что девушка и ее дед поддержат мою идею. А лейтенант проще примет их позицию не под моим давлением, после уговоров Анахиты. Дам ему не потерять лицо. Преподнести решение о сотрудничестве как свое, а не как принятое под грузом обстоятельств. Так ему будет проще согласиться. — Я еще не знаю, — продолжал я, — когда мы уйдем из кишлака. Но скорее всего скоро. Возможно, даже днем. Бледнов ничего мне не сказал. Он просто уставился на меня с настоящим отчаянием в глазах. — Давайте увидимся утром, товарищ лейтенант, — сказал я. — И там расскажите о своем решении. Я окинул всех присутствующих взглядом. — Ну что ж. У меня еще много дел. Пора идти. Старик уважительно кивнул. — Прощайте, — сказала Анахита тихо. Бледнов ничего не сказал. Я кивнул. Обернулся и направился к двери. А потом услышал голос девушки: — И удачи вам. — Бомба была в одном из ящиков, — вздохнул капитан Миронов, облокотившись о свой походный столик, — саперы с заставы уже извлекли взрывное устройство. Простое, но хитрое. Ничего не скажешь… Утром следующего дня командир агитотряда вызвал нас к себе. Беседа должна была пройти в гостевой комнате местного муллы, которую тот выделил Миронову под квартиру и одновременно с тем под рабочий кабинет. Небольшая, с толстыми глиняными стенами и закрытой деревянными ставнями нишей-окном, она оставалась прохладной в любое время суток. Пол здесь застелили простыми, но качественными коврами с традиционным орнаментом. Вокруг, особенно у стен, разбросали пестрые войлочные подстилки и стеганые матрацы для сидения. По стенам, тут и там, в рамках висели каллиграфически выписанные изречения из Корана. У дальней стены стоял высокий стеллаж из лакированного дерева. Он был полон старинных, немного пыльных книг. Коран же мулла хранил на отдельной полке, на самом видном месте комнаты — южной стене. Посреди комнаты стоял низенький, но добротный столик из дерева. На нем — чайник и пустые пиалы. Казалось, их разместили тут больше для красоты, чем из каких-то практических соображений. В комнате было тихо. Снаружи доносился робкий рокот жизни, уже царившей в кишлаке с самого рассвета. Тут пахло сладковатым духом старой бумаги, воском и пылью. Ощущался осторожный аромат полыни. Травы разложили на широком подоконнике. Вероятнее всего, таким образом здесь боролись с назойливыми насекомыми, вечерами летевшими на свет единственной керосиновой лампы. Миронов же разместился не в центре комнаты, а у противоположной входу стены. Там он поставил хлипенький походный столик, на котором лежали рабочие документы. На его углу же покоилась выключенная радиостанция. Сам командир агитотряда устроился на низеньком табурете. Нам предложил сесть прямо на пол, на матрацы и подушки. Сам Миронов выглядел чудовищно уставшим. Форма его, обычно вычищенная и выглаженная, была сейчас помятой и грязной. На груди и рукавах остались пятна и полосы копоти. Впрочем, как и на лице. Капитан только недавно вернулся с пожарища и еще не успел привести себя в порядок. Муха сидел сгорбившись. Руки сложил на колени, а голову чуть опустил. Лицо старшего лейтенанта казалось кисловатым. А еще очень на нем отражалась невероятная усталость, которую командир уже просто не мог скрывать. Да и казалось… После того, что произошло в чайхане, не очень-то и старался это делать. Волков был нервным и каким-то дерганым. Он постоянно шевелился, шурша подстилкой и одеждой. Часто менял позы, словно бы не мог найти себе места. Взгляд его постоянно метался от меня к капитану и Мухе. Иногда перескакивал на дверь. Волков, пусть ничего и не сделал, сидел с очень виноватым видом. Казалось, он винил себя просто за то, в какой ситуации оказался. — Значит, — продолжал Миронов, — вы столкнулись с подозрительным типом у площади, погнались за ним и попали в ловушку, так? — Так точно, товарищ капитан, — равнодушно пожал плечами Муха. — А затем услышали разговор этих боевиков о готовящемся взрыве? — Так точно. — Так, ясно, — вздохнул Миронов и помассировал виски. — Почему не доложили о подозрительном человеке мне? Почему сами предприняли решительные действия? — Времени… — Муха медленно, как-то с трудом, заворочал губами, — времени не было, товарищ капитан. Виноват. Он мог скрыться, а допустить этого мы не хотели. — Разрешите обратиться, товарищ капитан, — вклинился я. Взгляд Миронова перескочил с Мухи на меня. Повременив немного, капитан поджал губы и сказал: — Разрешаю. Говорите, товарищ старший сержант. — Это было мое предложение, — сказал я. — Я рассудил, что нужно действовать быстро. Товарищ старший лейтенант со мной согласился. — Да, товарищ капитан, — нервно вклинился Волков. — Если б не мы, на кинопоказе могла бы произойти трагедия! Миронов раздраженно засопел. — Обращайтесь по форме, товарищ старший сержант. — Виноват, — скуксился Волков. Миронов немного помолчал. — Итак. Что мы имеем? — начал он. — Как я и думал, вы, товарищи, доставили нам много проблем. Эта чайхана… Вчерашняя буча, которую вы подняли… И… Капитан осекся. Перескочил с одной мысли на другую: — А пожар? По чьей вине случился пожар? — спросил он. — Это очень щепетильный вопрос. Пусть очаг возгорания получилось вовремя купировать, и ни дома, ни местный базар не пострадали, но все же это ЧП доставило и нам, и местным жителям немало хлопот. Сейчас старейшины пытаются найти виновных. — А что они думают о взрывном устройстве, которое нашли на площади? — ответил я вопросом на вопрос. — Что думают о боевиках, пытавшихся устроить взрыв? Миронов несколько удивленно приподнял бровь. Кажется, мой вопрос застал его врасплох. — Они благодарны, что бомбу нашли и обезвредили, — сказал он. — Но знаете что, товарищ старший сержант? Взрыв, по всей видимости, был сорван пожаром. Потому я и задаю этот вопрос. Повторюсь: ситуация крайне щепетильная и… — Я устроил, — перебил я Миронова. Лицо капитана на миг вытянулось. Муха наградил меня безразличным взглядом. А вот Волков посмотрел с настоящим ужасом. Он даже раскрыл рот в каком-то бесшумном стоне. — В тех условиях я посчитал, — продолжал я, — что это единственный способ расстроить планы врага. Действовать нужно было быстро. Не то погибли бы не только мы, но советские солдаты из вашего отряда. Это уже не говоря о местных жителях. Миронов молчал долго. Думал: — Это скандал, — наконец отрезал он. — Если мулла и старейшины узнают, что пожар начался по вине шурави, это будет скандал… Так… Капитан немедленно зашуршал бумажками. — Я не могу пройти мимо. Сокрыть все от муллы — значит похоронить всю нашу работу. Попрать сами принципы нашей работы… Миронов явно занервничал. Я заметил, как на лбу, под его фуражкой, выступила испарина. — Пойти против совести. — Капитан занервничал. — Это провал. Провал нашей работы не только в местном кишлаке, но и… В общем… Я доложю о вас вашему начальству. Доложу во всех подробностях. Пускай сами решают, что с вами делать. Но здесь, в Айвадже, я больше не хочу вас видеть. И… — Вы не правы, — сказал я твердо. Миронов затих. Замер. Поднял глаза от своих бумажек и посмотрел мне в глаза. — Что, простите? — спросил он с раздражением. — Вы не правы, — покачал я головой. — Это никакой не провал. — Товарищ старший сержант, — воспитанный Миронов позволил себе зло нахмуриться, — вы не понимаете остроту ситуации. Выходит, что советские солдаты пришли в Айвадж и подожгли собственность местных жителей. Вот какова суть ситуации! Это скандал. Международный скандал и… — Советские солдаты вместе с местными жителями боролись с огнем, — сказал я. — Вместе спасали кишлак от огня. Спасали жилища людей от пожара. Бок о бок и сообща. А руководил всей этой работой — советский офицер. Вы руководили. Миронов застыл, уставившись на меня. — Разве вы не видели, как сплотились люди перед общей бедой? — А ведь точно… — прозрел Волков. — Так нас не ругать… Нам медаль дать надо! Мы одним ударом сразу двух зайцев убили! И предотвратили взрыв, и помогли вам в вашей агитработе! — Селихов помог, — суховато поправил Волкова Муха. — Ну… Ну да… Селихов! — согласился Волков. — А мы помогали ему! Вот как! Одним махом двух зайцев! — Вы себя слышите? — помолчав немного, спросил Миронов. — Вы слышите, какой вы говорите бред? — Скажите, товарищ капитан, — начал Муха хмуро, — вас благодарили за помощь? Миронов молчал. Только сжал свои тонкие губы. — Меня — да. И других солдат тоже, — продолжал наш командир. — Я видел, как афганские мужчины, еще утром посматривавшие на нас косо, жали советским солдатам руки. И говорили им слова благодарности. Благодарности за то, что они не позволили огню распространиться и дальше по кишлаку. Все видели, сколько усилий и мы, и они отдали, чтобы сделать это. И они были благодарны. Капитан не сказал ни слова. Казалось, он был в ступоре. Казалось, ему нужно было время, чтобы осмыслить нашу, такую отличную от его собственной, логику. — Чтобы расположить кого-то к себе, — с улыбкой начал я, — первым делом стоит ему помочь. Даже в какой-то мелочи. Это работает лучше любых слов. Миронов нервно облизнул губы. Потом открыл рот, чтобы что-то сказать. — Уважаемый товарищ капитан! — послышался вдруг чужой голос из-за двери. Миронов аж вздрогнул. — Извините, товарищ капитан, можно ли мне войти? У меня к вам дело! Голос, принадлежавший несомненно человеку в летах, звучал на довольно чистом русском языке. Хотя восточный акцент и пробивался в речи просителя, но был он почти неуловим и не резал слух. — А… Да… — Миронов будто бы пробудился ото сна, — да, конечно, уважаемый Хаджи. Пожалуйста, входите. Глава 8 Дверь со скрипом отворилась, и внутрь вошел старик. На вскидку было ему около семидесяти лет, но возраст не сильно склонил мужчину к земле. Отразился на его осанке лишь легкой сутулостью. Не хилый, а скорее сухопарый, он носил серую чалму и серый же халат из тонкой шерсти. У муллы было темное, узкое лицо, испещренное морщинами. Особенно много их, этих морщин, жизнь оставила старику у рта и глаз. Это могло говорить о том, что он часто улыбался. Мулла, а что это был именно мулла, у меня не было сомнений, носил длинную пепельно-седую бороду. У него были небольшие, карие и глубоко посаженные глаза и крупный ровный нос. Капитан Миронов встал с места, когда вошел мулла. Муха, поддавшись какому-то солдатскому инстинкту, тоже поднялся. Мы с Волковым встали следом за ним. — Извините, товарищ капитан, — начал мулла с доброй улыбкой, — я не отвлек вас от важных дел? — Нет, что вы, Хаджи, — едва заметно поклонился Миронов. — Я обязан вам своим кровом, пока нахожусь в этом кишлаке. И буду рад помочь в любом деле. Миронов вежливо обратился к нам: — Вот, знакомьтесь, это Хаджи Абдур-Рахим. Мулла славного кишлака Айвадж. Уважаемый Хаджи, это старший лейтенант Муха и два его сержанта, Селихов и Волков. Мулла поклонился. Мы ответили ему сдержанными поклонами. — Вы что-то хотели, уважаемый Хаджи? — спросил Миронов. Мулла улыбнулся капитану. — Простите, я не знал, что у вас дела по службе. Не знал, что у вас посетители. Если я отвлекаю, то могу зайти позже. — Нет-нет! — поспешил ответить Миронов, — если у вас что-то срочное… — В том-то и дело, что нет. Ничего такого. — И все же, готов вас выслушать, если к тому располагает… — Миронов покосился на нас троих. — Располагает обстановка… Мулла окинул нас всех теплым взглядом. — На самом деле очень даже располагает, — признался он. — По правде сказать, дорогой капитан, я вошел, чтобы выразить вам слова благодарности. Миронов на миг замялся. Кажется, намерения муллы стали для него определенной неожиданностью. Впрочем, интеллигентный капитан сориентировался быстро: — Да что вы… Не стоило, Хаджи. — Очень даже стоило, — посерьезнел мулла. — Мне прискорбно осознавать, что некоторые из наших братьев-мусульман, которых мне теперь даже стыдно называть братьями перед взором Всевышнего, решились на такой отчаянный шаг и вознамерились заложить бомбу прямо у мечети. Полагаю, они хотели взорвать ее прямо в разгар киносеанса. А это неслыханное коварство. Мы с Мухой и Волковым переглянулись. Миронов растерянно улыбнулся, но ничего не сказал. Мулла же, как бы и не заметив растерянности капитана, совершенно свободно продолжил: — Пожар, что случился нынче ночью, виделся мне волеизъявлением Аллаха. Он не затронул ничего ценного. Ни отнял ничью жизнь. Разумеется, кроме жизней вероломных предателей. И в то же время спас людей от страшной гибели. От бомбы. Если бы не началась суматоха, злодеи непременно бы взорвали свою мерзкую бомбу. И непонятно, сколько бы тогда пострадало невинных. Брови Миронова с каждым словом муллы поднимались все выше. Мулла же, вежливо этого не замечая, продолжал говорить: — И все же, пожар есть пожар. Всевышний проверяет нас на стойкость. Но никогда не дает нам испытаний больше, чем мы могли бы перенести. Я пришел поблагодарить вас, уважаемый капитан, за то, что вы и ваши люди участвовали в организации тушения. И в самом тушении пожара. Советские воины показали себя смелыми и самоотверженными людьми. От моего имени и от имени старейшин Айваджа примите слова нашей благодарности. Спасибо вам и вашим людям. Миронов сделал то, чего от него не ожидал даже я. Он покраснел. — Ну… Разве ж мы могли стоять в стороне, когда у нас под носом происходит такая беда? — сказал он смущенно. — Я собственными глазами увидел, что нет, — кивнул мулла. Потом посмотрел на нас и продолжил: — А вы, молодые люди, тоже участвовали в тушении пожара? — Так точно. Участвовали, — поспешил ответить Миронов, опередив Муху, уже открывшего рот. — Ну тогда вы тоже примите нашу сердечную благодарность, — поклонился нам мулла. — Без ложной скромности скажу, что я рад, что вчера днем ваш отряд прибыл в Айвадж. — Благодарю, — начал Муха, — эм… Товарищ мулла… На лице старика заиграла смешливая улыбка. Кажется, его повеселил скованный официоз Мухи. — Ну что ж. Не смею вас больше задерживать, товарищ капитан. — Уверен, у вас еще много работы. Впрочем, как и у меня тоже. После того, что случилось сегодня ночью — знайте, вы всегда желанные гости в нашем кишлаке. С этим согласились все. — Ну… — Миронов несколько замялся, подбирая слова. — Ну… Мы оба знаем, что не все мужчины вашей общины согласны с этим… Они… — Они душманы, — строго сказал Хаджи. — Смутьяны, показавшие свое лицо. Готовые на предательство ради своих извращенных стремлений. Они готовы были принести в жертву собственных же собратьев. Собственное будущее в лице наших детей. Но… Но знаете что я вам скажу? Скажу, что этим проклятым душам больше нет места в Айвадже. В этот момент мне кое-что показалось странным. Старик явно был искренним в своих помыслах. Благодарил от всего сердца и совершенно открыто. И все же… Все же под его взором Муаллим-и-Дин совсем недавно читал свои антисоветские проповеди и раздавал людям оружие. Либо делал он это с попустительства муллы, либо же среди старейшин у него были серьезные покровители. Объяснений было два: либо мулла мастерски лукавил. Либо сегодняшний пожар каким-то образом переменил расстановку сил. И те из старейшин, кто не могли раньше открыто высказывать свою позицию, почувствовали под ногами твердую почву. Почувствовали поддержку в лице советских войск. В чем именно была причина такой перемены настроения, сказать было сложно. Но, признаюсь, узнать бы хотелось. Тогда я решил, что если подвернется случай, попробую поговорить с муллой сам. — Ну… Ну мы рады вам помочь, Хаджи, — разулыбался Миронов, но по глазам его я видел — капитан все еще пребывает в растерянности. — Мы рады показать — что советский народ друг афганскому. Но никак не враг. — Сейчас я вижу, что это на самом деле так, — вздохнул старик. — Да только жаль, что многие другие все еще слепы. Ну что ж. Мне пора идти. Еще раз извините, что побеспокоил вас, товарищ капитан. — Нет, что вы, не стоит… Мулла снова сдержанно поклонился всем нам и вышел из комнаты, аккуратно затворив за собой дверь. Между всеми нами повисла неловкая пауза. — Ну… — нарушил ее Миронов. — Возможно… Возможно, я погорячился с рапортом в отношении ваших людей, товарищ старший лейтенант. — А как же ваше рвение быть честным с афганским народом? — ухмыльнулся Муха. — Этот вопрос… — Миронов задумался. — Этот вопрос я обсужу с муллой сам. Позже. Тем более… Тем более у вас были веские причины устроить пожар. Вы хотели остановить душманов. Муха пожал плечами. — Ну что ж. Как хотите. Так что? Мы свободны, товарищ капитан? Когда мы вышли из большого, богато украшенного дома муллы, окруженного глиняным расписным дувалом, я не заметил старика, удаляющегося по широкой дороге в сторону мечети. Тут до нее было рукой подать. И даже семидесятилетнему старику проделать этот путь пешим не составляло бы труда. Несмотря на то, что времени подходило десять утра, уже стало жарковато. Мокрый, неприятный запах гари еще стоял на улицах. С пепелища к яркому синему небу тянулись столбики слабого дымка. На высоте их тут же развеивал ветер. — И что теперь? — спросил Волков непонятно у кого. — Что теперь делать будем? Отбываем? А… Зараза… Бестолковая какая-то получилась вылазка. Ничего не узнали. Душманы — сбежали. А те, кто мог сказать хоть что-то, изжарились как… как поросята на вертеле. Муха молчал. Старлей глянул себе под ноги. Пнул камешек тяжелым сапогом. Казалось, он совершенно потерял всякое рвение к службе. Молодой офицер будто бы разочаровался в самом себе. Пал духом. Готов поспорить, все время, пока он служил здесь, в Афганистане, Муха уверен был, что сдюжит любые лишения и сложности, что выпадут на его долю. Я понимал — молодой человек яро сам себя в этом убеждал. Мысленно накручивал себя на то, что ему все по плечу. И в этом своем рвении он уже давно отдалился от всех своих людей. Перестал им доверять, взвалив на плечи непосильную ношу. А теперь, после того, что случилось в чайхане, сломался. Показал самому себе собственную слабость. Показал себе, что он на нее способен. И теперь просто не мог с этим смириться. Я уверен — Муха уже мысленно поставил на себе крест. Уже думает о том, как будет писать рапорт о переводе по возвращении в крепость. И это было бы ошибкой. Ведь понимал я и то, что по сути своей старлей — закаленный в боях и операциях человек. Профессионал, который в угоду не выветрившемуся все еще из головы юношескому максимализму взвалил на себя тонну ответственности. И сейчас вновь собирается поддаться этому максимализму, убежденный в собственной никчемности. А я по собственному опыту знаю — смена командира — проблемы для всех, и для солдат, и для нового командира. Причем я бывал и с одной, и с другой стороны этих баррикад. — Ну так и что теперь? — спросил Волков, водя взглядом от меня к Мухе. — А что теперь? — проговорил Муха понуро. — Возвращаемся. Надо связаться с командиром мангруппы. Отчитаться о наших «успехах». Я нахмурился, глядя на Муху. Волков удивленно приподнял брови. — Так нет же никаких успехов… — протянул он. — Ну, значит, отчитаемся об их отсутствии, — сказал Муха совершенно безразличным тоном. — Но вы же… Вы же так настаивали на том, чтобы командир дал разрешение на заход в кишлак! И что? Теперь вернемся ни с чем? — почти возмутился Волков. — Знаешь что… Дима… — Муха свел темные брови к переносице. Уставился на Волкова снизу вверх. — Если ты такой умный и так хочешь тут остаться, мож, переведешься? Теперь лицо Волкова удивленно, а еще напуганно вытянулось. — Иди вон… К Миронову в песняры! Рожа у тебя ничего… Эстрадная. Будешь «Катюшу» петь… В восточной обработке… — Товарищ старший лейтенант… — только и успел промямлить Волков. — А я пошел, — Муха зашагал прочь, — осточертело мне все. И кишлак этот вонючий… Тоже осточертел… — Куда это он? — удивился Волков, уставившись в спину Мухи. — Куда он пошел? Вот так и все? Я бросил мимолетный взгляд на улочку, что выходила на главную улицу кишлака. Потом улыбнулся. Окликнул Муху: — Товарищ старший лейтенант. Вы б не торопились. Муха замер на полушаге. Обернулся. — Чего тебе от меня надо, Селихов? — Времени не было вам сказать, — продолжал я. — Затерялись мы все втроем на тушении. А вот сейчас и время, и место. И состав подходящий. — Чего? — Муха угрюмо нахмурился. — Кое-что мы узнали, — кивнул ему я. — Я бы даже сказал, кое-что значительное. — Говори толком, Селихов, — разозлился Муха. — А что я? Вам товарищ Бледнов сейчас все сам расскажет, — сказал я и кивнул на улочку, что выходила на главную. По ней прямо к нам, сунув руки в карманы брюк, понуро топал замполит Бледнов. Глава 9 В чайхане у базара было немноголюдно. Большого, широкого зала, как в заведении, принадлежавшем нашему «другу» Джамилю, тут не было. В узковатом, глиняном зданьице, плотно прильнувшем к соседнему дому, по всей видимости, располагалась одна только кухня. Гости сидели на улице, под широким навесом из камыша. Здесь не было табуретов — лишь низенькие деревянные столики, покрытые пёстрыми скатертями. Посетителям же предлагалось разместиться на устланном коврами земляном полу. Сидели, как правило, на топчанах или подушках. Когда мы вчетвером зашли под навес, заметили лишь стариков, сидевших в дальнем углу, у низенького заборчика из тонкой жерди, отделявшего «мансарду» чайханы от базарной улицы. Стариков было трое. Казалось, они полусонно сидят в кучке, раскуривая красивый кальян красного стекла. — Сядем здесь, — сказал Муха, указывая на столик. При этом он хмуро зыркнул на Бледнова. Когда мы разместились, к нам тут же прибежал высокий и худой, как вешалка, хозяин. У него было такое чёрное лицо, что он походил на негра. Муха бросил ему что-то на дари. Тот кивнул и засеменил своей мелкой, не очень свойственной длинноногому человеку походкой на кухню. Когда после прихода Бледнова я очень кратко и тихо рассказал о том, в какой ситуации оказался лейтенант, командир нахмурился. Когда поведал об Анахите и её вынужденной работе с врагом — пришёл в бешенство. Нет, Муха не стал обличать окончательно поникшего Бледнова. Но взгляд и тон, которыми старлей принялся одаривать замполита, стали жёсткими и сухими. Недоброжелательными. Волков же отреагировал ровно так, как от него можно было ожидать: он удивился и растерялся. Стал задавать Мухе и мне странные, смущённые вопросы. Делал это не к месту и невпопад, явно стесняясь лейтенанта Бледнова. Снова проявляя своё чинопочитание, Волков совершенно не понимал, как относиться к замполиту в подобной ситуации. С одной стороны, он пытался сгладить углы, а с другой — делать это так, чтобы Муха не подумал, будто замкомвзвода проявляет к Бледнову откровенное сочувствие. Некоторое время мы молчали. Ждали, когда худой, как палка, хозяин принесёт нам чай и лепёшки с маслом. Когда он принес заказ и ушел, Муха покосился на стариков и тихо начал: — Значит, товарищ лейтенант, это по вашей вине мы попали в засаду в кяризах, так? — Товарищ старший лейтенант, — начал я. — Мы здесь не для того, чтобы искать правых и виноватых. Сейчас у нас другая задача. Бледнов, не зная, что ему отвечать Мухе, спрятал взгляд. Уставился в свою пиалу с чаем. Волков молчал, будто бы побаиваясь смотреть на Бледнова. — Ты защищаешь этого человека? — сказал Муха мрачно. — Защищаешь того, кто по своей преступной халатности сливал врагу важные сведения? Муха говорил тихо, вполголоса, но его тон был прямо-таки наполнен нескрываемым отвращением и злостью к Бледнову. И замполит чувствовал настроение старлея не хуже меня. Я подался к Мухе. — Держите себя в руках. Всё, что мы можем сейчас, — воспользоваться ситуацией. Этого я и хочу. Или вы действительно собираетесь уйти из Айваджа ни с чем? — Мы уже всё провалили, Селихов… Уже всё пошло не по плану. Причём с самого начала. И во многом, — Муха кивнул на Бледнова, — во многом по его вине. Я… — Вы меня сдадите? — тихо перебил Бледнов Муху. От слов лейтенанта Волков поперхнулся чаем, раскашлялся, пытаясь найти, куда поставить пиалу. Я молча постучал ему по спине, и тот, отрицательно замотав головой, согнулся, прикрывая рот. — О-о-о-ой… — прохрипел Волков, прокашлявшись. Муха с Бледновым в это время неотрывно смотрели друг другу в глаза. — Конечно, сдадите… — опустил взгляд Бледнов. — Вы должны доложить. — Никто не будет докладывать о вас, — сказал я. — Пока у нас есть шанс воспользоваться положением, мы должны им воспользоваться. — Душманы залягут после этой заварушки, — мрачно сказал Муха. — Возможно, их уже и нет в кишлаке. — Большинство из тех, кто пытался устроить взрыв, — местные, — возразил я. — Они скрываются от нас. И их нужно раскрыть. Товарищ лейтенант и Анахита нам в этом помогут. — Селихов, ты слышишь, о чём я говорю? — спросил Муха. — Духи залегли. Их, скорее всего, нет в кишлаке. — Вот мы и проверим это, — покачал я головой. — Как? Как проверим? — выдохнул Муха зло. — Вкинем такую информацию, на которую они должны будут отреагировать прямо сейчас. Немедленно. И посмотрим, что из этого получится, — сказал я. — Ничего не выйдет, — отрезал Муха. — Ничего не выйдет, Селихов… Старлей обречённо покачал головой и продолжил: — Мы уже достаточно «поработали» с этим… — Он уставился на Бледнова. — С этим предателем. Сами того не зная, поработали. В новую авантюру я влезать не буду. — Я не знал, что она общается с духами, — возразил Бледнов, и тон его стал жёстче. — Не знал, понимаете? А Анахита… Она лишь жертва обстоятельств и… — Из-за тебя ранили одного моего бойца. Двое же чуть не погибли, — накинулся на Бледнова Муха. — Из-за тебя Бычка теперь ходит как неприкаянный, потому что случайно застрелил ребенка! А если бы ты не жалился своей жене по любому поводу, ничего этого не случилось бы… Лицо замполита стало бледным. Почти белым. Он уставился на Муху широко открытыми глазами. Муха в ответ наградил его злым взглядом: — Ты тряпка, Бледнов. Тряпка, из-за которой вся операция пошла псу… — Товарищ старший лейтенант, — перебил я Муху. — Отойдём на минутку. Старлей уставился на меня как на врага народа. Но я выдержал его взгляд. — Нам с вами надо отойти, — надавил я. Муха, не говоря ни слова, встал из-за стола. Задел его коленкой, отчего звякнули пиалы. Из той, из которой пил Бледнов, разлился чай. Замполит даже не пошевелился. Он просто смотрел на то, как горячий напиток впитывается в скатерть. — Ой! Давайте я помогу! — кинулся к нему Волков и приподнял пиалу. — Сейчас… Мы с Мухой вышли на жару шумной базарной улицы. Ветер, гулявший в узкой улочке, с обеих сторон заставленной торговыми лавками, донёс до нас терпкие запахи специй, сушёных трав и топлёного жира. Я повёл Муху в тень от ближайшего домишки. Старлей прильнул спиной к саманной, оштукатуренной глиной и выбеленной стене. Казалось, ему было глубоко плевать — вымажет он форму или нет. Муха нервно закурил. Когда спрятал зажигалку, сказал: — Если ты думаешь, что сможешь меня переубедить, Селихов, то ошибаешься. Мне плевать на то, что будет с этой размазней Бледновым. Плевать, слышишь? Плевать на всё. Мы просто соберём манатки и вернёмся в Хазар-Калу. Всё. — Если тебе некуда выплеснуть злость, то можешь отыграться на мне, — сказал я холодно. — Но вмешивать свои переживания в службу я тебе не позволю. Муха, сунувший сигарету в губы, ошарашенно уставился на меня. — Если тебе так хочется, можешь злиться на себя сколько влезет, — продолжил я. — Но задание надо выполнять. И это задание — разузнать что-то о Муаллим-и-Дине. Понял? — Селихов… Я твой командир… — разозлился Муха. — И… — Ты не можешь командовать, — возразил я. В глазах Мухи блеснул страх. Он замялся. — По крайней мере сейчас, — выдохнул я. — Я знаю, ты разбит тем, что не выдержал. Что сломался в самый неподходящий момент. Муха медленно опустил взгляд. — Всякий может сломаться. Все мы люди, — продолжил я. Я медленно подошёл к стене, как и Муха, невзирая на побелку, прислонился к тёплому саману плечом к плечу с ним. — Любые ранения — и физические, и душевные, — лечит время. И твоё тоже вылечит. Но знаешь что? Тогда, на Шамабаде, когда мы, тридцать два человека личного состава, противостояли трёхкратно превышающим нас силам противника, люди тоже боялись. Люди получали ранения… И гибли. Замолчав, я хмыкнул. Устремил взгляд к небу. — Есть у меня один товарищ, — продолжил я. — Гена Малюга. Простой, деревенский парень. Но боец что надо. Так он в ту ночь попал в рукопашную. Голыми руками душмана придушил. Муха молчал. Казалось, он наблюдает за тем, как медленно догорает в его пальцах недокуренная сигарета. — А ведь он до того дня ни разу в жизни врага в рукопашной, вот так, чтоб лицом к лицу, не убивал, — продолжил я. — Ни разу. А тут надо было. И свой долг он выполнил. Остаток ночи Малюга дрался с духами, как все остальные. А глаза у него были такие, будто бы он приведение увидел. Я вздохнул, поправил панаму. — Малюга потом очень долго плохо спал. Стонал во сне. Просыпался среди ночи. Зато в ночные дозоры когда ходил, всегда был бодрый. Никакого сна в глазах. Будто бы и не надо было ему спать. Малюга говорил — боюсь засыпать. Говорил, что ему во сне каждый раз рожа этого душмана видится. Только не Малюга его душит, а он Малюгу. Муха молчал. Когда сигарета догорела, он вздрогнул. Выкинул фильтр. А потом поднял на меня взгляд. — Малюга говорил, — продолжил я, заглядывая Мухе в глаза, — что лицо того врага теперь навсегда останется в его памяти. Тяжело ему было после той ночи на Шамабаде. Да только он всегда, невзирая ни на что, службу нёс как надо. Как образцовый пограничник и боец. И мне не раз на помощь приходил. Теперь Муха не выдержал. Он шмыгнул носом и прочистил горло. Сплюнул. Но сделал это так, будто бы просто не хотел смотреть на меня. Потому и решил отхаркаться. — Малюга никого не винил в том, что в ту ночь ему пришлось идти в рукопашную. А хотя мог бы. Мог винить, скажем, неопытного Пуганькова, который взял командование на себя, когда начальника нашего, Тарана, ранили. Мог бы винить старшего сержанта Нарыва, что тот, якобы, неумело организовал оборону. Да так, что дошло до рукопашной. Но не винил. Он просто служил. И всё. Муха вздохнул через стиснутые зубы. Нервно заозирался, будто бы ища, куда спрятать взгляд. — Но я не Малюга, Саша, — проговорил он тихо. — А что, ты хочешь сказать, что ты, старший лейтенант, командир разведвзвода ММГ-4 Московского погранотряда, хуже простого бойца-пограничника с заставы? Муха уставился на меня. И, признаюсь, взгляд его меня удивил. Не было в нём теперь ни холодной отстранённости, ни хитровато-ироничного прищура, свойственного старлею. Муха смотрел на меня как ребёнок, потерявшийся в бесконечной толпе незнакомых людей. — Я думаю, — сказал ему я. — Что ты не хуже Малюги, Боря. Только сейчас ты сам этого не видишь. Взгляд Мухи снова сделался прежним. Он оторвал спину от стены. Затоптал ещё дымящийся окурок. — Может… — прохрипел он. — Может, я немного погорячился с этим Бледновым… — Может, — согласился я. — Ну лады. Пойдём. Начнём с ним всё заново. А заодно я расскажу, какой у меня созрел план. — Пойдём. — Муха вздохнул. — Только глянь, я там спину не вымазал? — Что-что тебе нужно? — удивился капитан Миронов. Когда я вернулся в дом муллы, на квартиру капитана, Миронов всё ещё был занят работой с какими-то документами. Капитан сидел за своим столом и что-то писал. — Коран, — сказал я. — Я знаю, что агитотряд привозит с собой много разной литературы. Видел, как вчера на площади ваши бойцы раздавали местным книги. А еще знаю, что ваших офицеров знакомят с местной культурой, в том числе и по Корану. Вот и подумал, может быть, у вас найдётся какой-нибудь лишний экземпляр. Миронов задумался. Поиграл ручкой, зажатой в его длинных пальцах. — А зачем тебе Коран? — наконец спросил он. Я пожал плечами. — Сами понимаете, нужно знать людей, рядом с которыми приходится служить. Да и так. Для общего развития не помешало бы. — Похвально, — Миронов благосклонно кивнул. — Похвально, товарищ Селихов, что вы стремитесь к всестороннему развитию. Исламская вера и культура древние и многогранные. Даже христианину найдётся, что там почерпнуть. Я кивнул. — Так-с… — Миронов стал перебирать на столе бумажки и какие-то книжки, лежащие на нём в настоящем творческом беспорядке. Потом наконец сказал: — У меня тут где-то был один русскоязычный экземпляр, да что-то не найду. Спросите у прапорщика Юсуфбекова. Вы с ним не знакомы? — Никак нет. — Он должен быть где-то на площади. Передайте, что я разрешил вам взять книгу. — Спасибо, товарищ капитан, — я улыбнулся. — И ещё момент: я хочу взять книгу насовсем. — Ну… Ну да, конечно, — закивал Миронов. — Считайте, что это подарок вам за ваш неоценимый вклад в наше дело! Всё же, как это ни странно, события минувшей ночи и правда благосклонно повлияли на отношения местной джирги к нашему агитоотряду. С момента вашего ухода я принимал благодарности ещё от двух старейшин кишлака. — Ну и отлично. Разрешите идти, товарищ капитан? — Да-да, — Миронов снова уткнулся в свои бумажки. — Конечно. Идите. Двор мечети оказался довольно просторным, а ещё умиротворённым местом. Когда я прошёл под широкой аркой входа, то в глаза мне тут же бросилось большое дерево, растущее в центре двора. Могучий чинар с коротким, но толстым и очень бугристым стволом раскидал свои массивные древние ветви в разные стороны. Его где-то гладкая, а где-то бугристая кора пошла белыми пятнами от времени, а тень ветвей падала почти на весь двор. Листья же, зелёные, будто бы живые на ветру, тихо шептали, придавая атмосфере этого места умиротворённость. В углу обнесённого с трёх сторон саманным, выбеленным дувалом двора я заметил небольшой рукотворный источник для омовения. В самом дувале, у мечети, были ниши для обуви. В стороне сидели и молились какие-то старики. Дети тихо играли под стеной, под присмотром взрослых. Муллу я нашёл под чинаром, сидящим на большом камне, которых под деревом было несколько. Он беседовал с каким-то молодым мужчиной-прихожанином. Видимо, давал ему совет. Я осмотрелся. Казалось, никто не обращал особого внимания на советского солдата, зашедшего во двор. Сложно было сказать, так ли дела обстояли в действительности. Тем не менее, сохраняя внешне непринуждённый вид, я оставался настороже. Когда мулла закончил, я спокойно направился к нему. — Старший сержант Селихов, — улыбнулся мулла, встав с камня. — Снова здравствуйте. — Здравия желаю, хаджи, — сказал я, обратившись к мулле по титулу. — Не думал увидеть тут советского солдата. Они редко заходят в мечеть, — старик улыбнулся, отчего глубокие морщины вокруг его глаз и у рта стали ещё глубже. — Потому, без ложной скромности скажу, что я удивлён. — Я пришёл, — достав Коран, завёрнутый в чистую ветошь, я аккуратно развернул книгу, — пришёл лично поблагодарить вас за вашу мудрость и благодарность нам и капитану Миронову. И принёс скромный подарок. Я протянул ему неновый, но достаточно крепкий экземпляр Корана. Он был на русском. Чёрный, украшенный серебряной вязью, он нёс на себе своё название, написанное кириллицей. — Как твое имя, молодой человек? — спросил мулла, осмотрев подарок в моих руках. — Саша. — Я благодарю тебя, Саша, за такой хороший подарок. Старик принял книгу. Взял её в хрупкие, сухощавые руки. — На русском языке, — прочёл он надпись на обложке. — Стыдно сказать, но такого экземпляра Священного Писания у меня ещё нет. — Я рад, что теперь будет, — я сдержанно поклонился. Мулла тоже ответил поклоном. — Будем считать, что твой подарок — очередной кирпичик в пока ещё хрупкий мостик добрососедских отношений между нашими народами, Саша. — Было бы славно построить крепкий мост. Мулла погрустнел. Вздохнул. — Думаю, ты и сам понимаешь, что, к сожалению, это пока невозможно. — Понимаю. И всё же, после ночного пожара жители Айваджа, кажется, относятся теплее к советским солдатам. Я намеренно произнёс эти слова немного неуверенно. Решил, что демонстрацией своих открытых чувств проще будет вывести старика на открытый диалог. — Относятся. Но далеко не все. Разрешишь, я присяду? Мои колени уже не те, что в молодости. — Конечно, хаджи. — И ты садись, Саша. Вот сюда. На этот камень. Старик опустился на большой гладкий камень. Я сел на такой же, вросший в землю почти под самым стволом могучего дерева. — Я понимаю, — продолжил старик, — что сейчас, во благо всей общины, нам нужно существовать в мире с шурави. Люди, в действительности, хотят жить в мире. Хотят взращивать урожай и растить своих детей. Но многие не понимают, что добиться этого можно и другими путями. А не только оружием. — Кстати о тех, кто не понимает, — сказал я. — Вы не пробовали искать людей, пытавшихся взорвать бомбу на площади? — Пробуем, — кивнул мулла. — Капитан Миронов рассказывал мне о том, кто мог попытаться совершить это злодеяние. Полагаю, имена он узнал от вас и вашего командира. — Так точно. — Мухамад Кандагари прибыл в Айвадж совсем недавно, — вздохнул мулла. — Он жил в доме на южном конце кишлака. Сегодня к нему ходили, но дома его уже не было. — Много вы знаете об этом Кандагари? — спросил я. — Я понимаю, почему ты спрашиваешь, Саша, — после недолгой паузы сказал мулла. — Понимаю, что ты и твой командир хотите найти этого человека. — Хотим, — кивнул я. — Но это не допрос, уважаемый мулла. На ответе я не настаиваю. Старик снова замолчал. Он опустил взгляд на книгу, которую держал на коленях. Принялся поглаживать рельефную обложку большим пальцем. — Я знаю о Кандагари не много. Знаю только, что он жил под покровительством Сафан-Хана, одного из наших старейшин. У его двоюродного племянника. И теперь исчез. — А погибшие в пожаре, те, кто на нас напали? — Большинство из них, — с какой-то горечью в голосе продолжил мулла, — местные жители. — Удалось узнать, кто ещё причастен к попытке взорвать бомбу на площади? — Это будет сложно, — вздохнул мулла. — Я знаю почти всех жителей Айваджа. И днём они предстают перед моим взором хорошими, богобоязненными людьми. Но что бывает в их помыслах ночью, известно одному только Аллаху. В нашем кишлаке и раньше к советскому контингенту относились неоднозначно. Но после того, как Муаллим-и-Дин начал читать здесь свои проповеди, настроение по отношению к шурави поползло в сторону ненависти. — Но он читал проповеди у вас перед глазами, — покачал я головой. — Более того, он раздавал оружие и вербовал детей. — И это большое горе, — тяжело вздохнул мулла, — которое, увы, мне не удалось предотвратить. Не все старейшины нашей джирги хотят наладить отношения с советами. Двое из них достаточно мудры, чтобы осознать, что дружба всегда лучше войны. Двое в своей мудрости пришли к сомнениям. И долго колебались, пока не случился пожар. Теперь они увидели храбрость советских солдат и офицеров. Увидели их добрые намерения через дело. А вот ещё двое… — Они хотят войны, — догадался я. — Хотят, — кивнул мулла. — И этот раскол среди старейшин — большое горе для Айваджа. И Муаллим-и-Дин пришёл сюда под их покровительством. — И они допускают разжигание войны и раздачу оружия местным жителям? — вопросительно приподнял я бровь. — Их легко понять, — вздохнул мулла. — Сафан-Хан и Рахматулла-Хафиз потеряли сыновей под Салангом. Потеряли их в войне с советскими солдатами. Их сердца поддались ненависти. И эта ненависть неумолима. Она затмила их разум. Старик погладил длинную, серую от седины бороду. С сожалением покивал. — В сложные времена такой раскол может погубить весь наш кишлак. И единственное, что я мог сделать, — это пытаться уговорами удерживать Сафан-Хана и Рахматуллу-Хафиза от страшной ошибки. Когда Муаллим-и-Дин начал читать свои проповеди у мечети, я запретил ему это делать. Тогда он стал проповедовать на базаре. А потом и вовсе принялся раздавать людям оружие. Нашему недовольству не было предела, но сердца многих жителей Айваджа были на стороне старейшин, решительно поддерживавших войну. Тут можно было надеяться лишь на помощь извне. Потому, собственно говоря, вы и ваш агитационный отряд и здесь, Александр. Я дал разрешение капитану Миронову посетить Айвадж. Я подался к мулле, заглянул ему в глаза. — Скажите, хаджи, а много ли вы знаете об этом Муаллим-и-Дине? Внезапно за моей спиной раздался голос. Несколько слов на дари прозвучали внезапно и даже инородно. Грубо прервали нашу с муллой беседу. Я обернулся. Передо мной стоял мужчина. Это был крепкий и коренастый, сутуловатый афганец, одетый в простую рубаху и тюбетейку. С одинаковым успехом ему можно было дать и сорок, и пятьдесят лет. У мужчины было обветренное, смуглое и грубое лицо, глубокие заломы морщин вокруг рта и на лбу. Глаза, умные, пронзительные были тёмно-карими. Несколько мгновений они смотрели на меня очень мрачно. Но потом почти сразу смягчились. Мужчина носил короткую, аккуратно подстриженную бороду с частыми и яркими нитями седины, вплетёнными в неё с годами жизни. Мулла перебросился с мужчиной несколькими словами. В них чувствовалась сдержанная строгость. — Извини моего друга, Саша, — сказал мулла. — Это Харим ибн Гуль-Мохаммад, сын старейшины Гуль-Мохаммада. Он был солдатом когда-то. Служил сержантом в афганской армии ещё до революции. Потом перебрался домой, в Айвадж. Мулла строго посмотрел на Харима. Под его взглядом тот внешне вежливо поклонился. Что-то проговорил мне. — Харим не говорит на русском языке, — пояснил мулла. — Но он извиняется, что вмешался в наш разговор. У него ко мне какое-то дело. Я ещё раз украдкой осмотрел мужчину. Солдатская выправка сразу бросилась в глаза. Но я заметил ещё кое-что, то, что заставило меня насторожиться. Мужчина сложил руки на животе, и я увидел на указательном пальце правой руки характерную ссадину. Ссадину, которая может появиться, если неаккуратно, второпях извлекать пенал из приклада автомата Калашникова. — Передайте Хариму, — суховато сказал я, — что я тоже рад с ним познакомиться. Когда старик передал, Харим уже заметил, что я мимолётом скользнул взглядом по его рукам. И, судя по тому, что он немедленно спрятал их за спину, он заметил ещё и то, что я разглядел его очень подозрительную ссадину на пальце. — Он бывший солдат, — сказал я. — А сейчас? — А сейчас, — мулла тяжело вздохнул. — А сейчас Харим вернулся к простой, мирной жизни обыкновенного хлебороба, Саша. И поклялся себе, что никогда больше не возьмёт в руки оружия. Глава 10 Харим не понимал, о чём старый Хаджи говорит с этим странным шурави. Нет, его не беспокоило это непонимание. Скорее раздражало. Видеть здесь, в тени древнего чинара, советского солдата, да ещё пришедшего добровольно, было почти немыслимо. Во всяком случае, такого на веку Харима ещё не происходило. И оттого такое положение дел казалось Хариму подозрительным. Харим понимал, что мулла не выдаст шурави того, чего ему не следует знать. Старик не решится рассказать, что за спиной молодого советского солдата сейчас стоит один из полевых командиров Абдул-Халима. Что Харим был одним из тех воинов, что осуществили засаду на советских бойцов в колодцах под Айваджем. Что он, совместно с пакистанцем по прозвищу «Шахин», вёл тогда в бой мужчин и мальчишек. Нет, старик на это не пойдет, боясь мести советов. Хариму не нравился этот молодой человек. Он был почти ещё юношей, но что-то в его взгляде, в его манере держаться казалось опытному моджахеду странным. Неестественным. Слишком спокойно, слишком уверенно этот мальчишка разговаривал с Хаджи. Не терялся, не прятал от него взгляд. Голос его оставался ровным и степенным. Уважительный тон звучал так, будто мальчик говорит с муллой едва ли не на равных. Но более всего Харима раздражала наблюдательность этого молодого солдата. Он сразу понял — мальчишка заметил ссадину. Ссадину, которую на его указательном пальце оставил автомат Калашникова во время последней чистки. Тогда Харим разговорился с Кандагари о планах относительно подрыва бомбы и по невнимательности защемил палец, когда извлекал пинал. Такая вещь казалась Хариму мелочью. Но сейчас, когда он заметил, как парень посмотрел на его руки, то понял — мальчишка догадался, что Харим совсем недавно держал в руках оружие. Харим молчал, ожидая, когда мулла закончит с шурави. Потом солдат встал, вежливо поклонился Хаджи. Потом обернулся, заглянул Хариму прямо в глаза. Харим сдержался, чтобы не выдать мальчику свои эмоции. Взгляд мальчишки был внимательным, а ещё… не по возрасту глубоким. И ничего, совершенно ничего не выражал. «Молодые люди твоего возраста не умеют так хорошо скрывать свои мысли, — подумал Хаджи, — глаза всегда выдают их. Так что же ещё ты скрываешь, молодой шурави?» Мальчишка ничего не сказал Хариму. Он лишь сдержанно поклонился, а потом энергично пошёл к выходу. — Ты что-то хотел, Харим? — спросил старик, когда заметил, каким внимательным взглядом Харим провожает шурави к выходу. — Да, Хаджи, — сказал Харим, сделав вид, что смотрит на играющих у стены детей. — Отец прислал меня спросить, не почтишь ли ты его своим визитом сегодня вечером. Ему есть что тебе сказать. Старик помрачнел. Но ненадолго. Он почти сразу улыбнулся и проговорил: — Конечно-конечно, дорогой Харим. Разве же я могу отказать твоему уважаемому отцу? Как его здоровье? — Не изменилось, Хаджи, — сказал Харим. — Ноги по-прежнему подводят моего отца. Но мы молим Аллаха послать ему больше здоровья и долгих лет жизни. Мулла покивал. — А кто был этот шурави? — спросил Харим торопливо. — Он приходил отблагодарить меня за то, что я проявил благосклонность к нему и советским солдатам, прибывшим сюда в составе агитационного отряда, — мулла показал Хаджи Коран. — Он принёс подарок. — Очень обходительно с его стороны, — ответил Харим, стараясь, чтобы голос звучал не слишком кисловато. — Это не по годам умный молодой человек, — согласился мулла. Они немного помолчали. Послушали шум ветра в кроне старого дерева и журчание воды в источнике. Молчание это нарушил мулла: — Ты хотел спросить ещё что-то, дорогой Харим? — Нет, Хаджи. Извините меня, мне нужно идти. Отец ждёт. Старик кивнул. Когда они раскланялись друг с другом, Харим поспешил покинуть двор мечети. Он быстро вышел из арки и заозирался по сторонам. А потом нащупал взглядом удаляющегося в сторону площади шурави. Харим нахмурился. Из мыслей его выдернул весёлый смех детей, игравших возле пересохшего колодца. Харим принял решение быстро. Он подошёл к нескольким мальчишкам и тут же позвал одного из них — самого старшего, худого как палка паренька лет двенадцати. — Доброе утро, — приветливо улыбнулся Харим, — ну как идёт ваша игра? Дети тут же прекратили свою игру. Все как один уставились на Харима, но тут же уважительно опустили взгляды. Вежливо поздоровались. — Очень хорошо, уважаемый дядюшка Харим, — сказал мальчишка, которого первым приметил Харим. — А ты ведь Мустафа, сын старого пастуха Самандара. Так? — Так, дядюшка Харим. — Пойдём-ка со мной, мальчик. Хочу кое-что у тебя спросить. Харим украдкой глянул вслед шурави. Тот уже достиг площади и разговаривал о чём-то с двумя другими солдатами. Мальчишка, озадаченный словами Харима, несмело поднялся с пыльной земли. — Пойдём-пойдём. Не бойся. Они отошли под дувал мечети. — А не хочешь ли ты помочь своему отцу немного? — спросил Харим. — А… А как я могу помочь? — немного повременив, спросил мальчишка. — Видишь в-о-о-о-н тех солдат? Советских солдат? Тех троих, что стоят у большой грузовой машины? — Вижу. — Очень хорошо, — Харим улыбнулся ещё добродушнее, а потом посерьёзнел. — Твой отец, насколько я знаю, должен старейшине Рахматулле-Хафизу козу. Так? — Так, дядюшка Харим, — мальчик кивнул. — А что если я скажу, что ты можешь оказать мне такую услугу, после которой Рахматулла-Хафиз простит твоему отцу долг? Я об этом с ним договорюсь. Мальчик смущённо потупил взгляд. Потер грязноватое и очень смуглое предплечье своей левой руки. — Если бы это случилось, отец наверняка бы обрадовался, — сказал мальчик. — Обязательно обрадовался бы. Тем более, если бы узнал, что его сын сделал важное дело. Дело для джихада. Мальчик вдруг заинтересовался. Широко распахнул глаза, уставившись на Харима, словно заворожённый. — Дело важное. Но, видит Аллах, я щедр, — продолжал Харим. — Твоему отцу я оплачу его прощением долга, а тебе… Харим полез за кушак и достал маленький кошелёк из бычьей кожи. Развязал его, достал несколько афгани. Протянул свою грубую ладонь с монетами мальчишке. — Если ты согласен, возьми их. Это будет только первая часть награды. Если ты сделаешь всё как надо, я отдам тебе и вторую. Мальчик думал недолго. Он тут же жадно сгрёб монеты себе в ладошку. Уставился на Харима. — А какая вторая часть, дядюшка Харим? — Нож, — улыбнулся Харим. — Настоящий нож, который я забрал с тела убитого мною шурави. И я отдам его тебе. Глаза мальчишки тотчас же загорелись от интереса, радости и предвкушения. — Я… Я согласен! — набрался он храбрости. — Вот и хорошо, молодой моджахеддин. Теперь слушай, что нужно сделать. * * * — Извините, я опоздал, — сказал Волков, закрывая за собой дверь. Когда мы собрались на одной из квартир агитбригады, уже вечерело. Квартиру Миронов арендовал у одного из местных старейшин. Это были несколько комнат его большого, просторного дома, располагавшегося несколько на отшибе, на северном краю кишлака. Здесь ночевали солдаты из взвода охраны агитотряда, но до отбоя было ещё далеко, и потому Муха смог договориться с капитаном занять её на несколько часов под предлогом опроса местных жителей. Муха, якобы, собирался выяснить, кто из жителей кишлака мог быть замешан в попытке взорвать бомбу на площади. Миронов благосклонно согласился. Комнаты эти были скромно обставлены. Из мебели — лишь низкие столики. Ковры на полу, топчаны и подушки у стен. Но теперь на эту «восточную классику» наложились элементы солдатского быта: у дальней стены стояли несколько ящиков со снабжением. На стоящем в центре комнаты столике покоилась рация. Тут и там на полу солдаты устроили свои спальные места. На стене повесили оперативную карту с пометками, сделанными карандашом. В углу я заметил оставленные котелки с недоеденной кашей из полевой кухни, а также солдатский чайник и алюминиевые кружки с остывшим чаем. В квартире царил сложный тяжёлый дух из смешанных запахов ладана, сушёных горных трав, солдатской махорки и мужского пота. За дверями всё ещё шумела улица: где-то кричал ишак. Смеялись дети, играющие под стеной дома старейшины. Идею с квартирой подкинул Мухе я после того, как встретил странного Харима ибн Гуль-Мохаммада у муллы. — Я считаю, — сказал я тогда, — этот человек моджахед. И он насторожился, когда увидел меня во дворе мечети. Возможно, следует ожидать слежки. Вместе мы рассудили, что квартира будет самым разумным вариантом. С одной стороны, все в кишлаке знают, что здесь живут советские солдаты, и то обстоятельство, что шурави постоянно заходят в этот дом, не вызовет ни у кого подозрений. Да и у Анахиты тоже будет достойное оправдание — её просто опрашивали в рамках расследования, которое, якобы, ведёт Муха. Я, Волков, Муха и Анахита с Бледновым устроились на полу, вокруг низкого столика. Деда девушки оставили дома. Кто-то должен был приглядывать за дочкой замполита. Девушка выглядела несколько напуганной. Бледнов — подавленным. Волков настороженно прислушивался. Время от времени поглядывал на дверь. Муха же молчал. После нашего со старлеем разговора Муха, вроде бы, успокоился. Он стал собраннее, но и молчаливее тоже. Я видел, что командир ещё переживает после совершённой им ошибки в чайхане. И всё же он взял себя в руки. — Значит, — начал я без предисловий, — смотрите, что мы будем делать… План я уже рассказывал, но вкратце, без конкретики. Мне нужно было время, чтобы продумать нюансы. Бледнова очень беспокоило, каким образом в нашем деле будет задействована его гражданская жена. И в чём выразится дезинформация, которую она должна будет передать. А главное — как она это сделает. К вечеру у меня были готовы ответы на его вопросы. Я держал в голове конкретные шаги этого дела. — Первым делом нужно как-то привлечь внимание душманов, — сказал я. А потом обратился к Анахите: — Ты как-то упомянула, что вы использовали какие-то условные знаки, когда они к тебе приходили? Девушка нервно пошевелилась. Поправила платок, которым скрыла свои густые чёрные волосы. Потом обняла себя за плечи. — Да… Каждый раз… Когда… Когда Ваня приходил ко мне… — с этими словами девушка одарила Бледнова мимолётным, виноватым взглядом. Тот отвернулся, сглотнул. — … На следующий день я должна была пойти на рынок и оставить платок за большим камнем, рядом с лавкой старого Наджибуллы. Ночью кто-то из… них забирал платок. А на следующий день один из душманов приходил ко мне под видом визита к моему дедушке. — Что за Наджибулла? — напрягся Муха. — Давайте не будем отвлекаться, товарищ старший лейтенант, — прервал я Муху. — Возможно, он работает с духами, — настоял тот. — Да. Но сейчас наша цель не он. Самое главное в данный момент — выяснить, откликнется ли кто-то на сигнал Анахиты. Значит так, — я глянул на девушку. — Завтра утром ты отправишься на базар и оставишь свой платок в условленном месте. Мы пронаблюдаем за тем, придёт ли кто-нибудь за ним. Если нет, значит, они ушли из кишлака. Тогда переходим к плану Б. Если нет — идём по текущему. — Плану Б? — удивился Бледнов. — Какому плану? — Позже. Не будем тратить на это время сейчас, — продолжал я. — Анахита, душманы присылали к тебе одного человека? — Если бы к моему дому пришла целая группа мужчин, это выглядело бы странно в глазах соседей, — сказала девушка. — На это и расчёт, — кивнул я. — Внутри мы устроим засаду. И возьмём гада без шума и пыли. Быстро и тихо. Естественно, и Анахиту, и Катю мы заблаговременно переправим в безопасное место. — Звучит неплохо, — задумался Муха. — Но есть проблема, Селихов. Как эвакуировать пленного? Допрашивать, да и держать его прямо там, в доме, слишком опасно. Вдруг его дружки спохватятся? — Есть одна идейка… — улыбнулся я. — Значит, вот что мы сделаем… Когда мы обсудили все нюансы, пришло время расходиться. Выходили по одному: сначала Анахита, через две минуты Бледнов. Ещё через пять — Волков. Потом Муха, а я — последним. Когда я вышел на улицу со второго входа дома старейшины, через который солдаты попадали к себе в квартиру, было уже темно. Воздух, прогретый за день, ещё не остыл. Он казался плотным и вязким. Неприятно задерживался в легких при каждом вдохе. Я медленно, задумчиво направился по уже совсем опустевшим улочкам в сторону площади. Собирался пойти оттуда на нашу квартиру. Прогулка обещала быть спокойной и даже приятной. Если бы не странное чувство — будто неприятный склизкий слизень ползает по спине. «Чужой взгляд, — прошибло меня мыслью, — за мной следят». Я обернулся. Увидел, как чуткая, аккуратная тень, державшаяся у дувала, быстро мелькнула в переулок. — З-з-з-араза… — протянул я, а потом кинулся в погоню. Глава 11 Я метнулся вслед за тенью. Промчавшись вдоль дувала, завернул вслед за лазутчиком на узкую улочку кишлака. Шпион бежал вдоль заборов и домов. Несся быстро, я только и мог слышать шлепки босых ног по утоптанной земляной дороге. И все же отступать я не собирался. Ночь была лунной. Под ее тусклым, рассеянным светом дома и дувалы, что стояли слева, погрузились в черную, густую тень. Правая часть улицы оказалась светлее. Лазутчик двигался в тени. Я не мог рассмотреть его полностью, но тень показалась мне низкорослой. Не сбавляя скорости бега, я сразу сообразил — это был подросток или, может быть, женщина. Лазутчик двигался в полнейшей темноте. Но делал это уверенно, да и темпа не думал сбавлять. Значит, он очень хорошо знает местность. Поймать такого будет непросто. И последнее — он бежал не к площади в центре кишлака, где можно было укрыться, пусть на это понадобилось бы больше времени. Шпион несся вниз по улице, к южному выходу из кишлака. К старым трущобам, что развернулись там. Он надеялся найти укрытие быстро и сразу оторваться от преследователя. Умный малый. Мы пробежали еще несколько десятков метров, прежде чем шпион нырнул в первый попавшийся проход между дворами. Можно было бы побежать за ним. Но я знал — в прямой погоне, да еще и на местности, которую этот человек сто процентов знает лучше, чем я, шансов не много. И все же мысли, как мне перехватить шпиона, у меня уже были. Я бывал не в одном и не в двух кишлаках. Несомненно, каждый из них отличается от других. И все же такие поселения подчиняются одним и тем же правилам расстройки, проистекавшим, как ни странно, из обычной хаотичности. Каждый строил где хотел и как мог. И нередко такое положение дел приводило к тому, что переулки в кишлаках, особенно тупиковые, имели две-три основные «артерии», ведущие к одному и тому же месту. На это и был расчет. Когда мальчик завернул, я пробежал еще двадцать-тридцать метров. Ветер шумел в ушах. Собаки, переполошенные нашей погоней, залаяли чуть не по всему району. Когда я решил, что пора, свернул налево, в соседний переулок, ведущий, по моему мнению, ровно туда, куда двинулся и неизвестный. Конечно, наряду с расчетом, была тут и доля удачи. В равной степени приходилось рассчитывать и на нее. Ну это ничего. Удача любит смелых. Переулок, в который направился я, оказался несколько длиннее того, куда спрятался лазутчик. К счастью, я понял это, когда еще было не слишком поздно. Я замедлил шаг. Прислушался. Потом метнулся к ближайшему дувалу. Замер за ним, у самого угла крохотного «опендикса», что вел в соседний переулок. Потом я затих, стараясь не издавать ни звука. Когда я услышал едва уловимые, робкие шаги шпиона, то понял — он все еще движется по своему переулку. Лазутчик, видимо, уже был уверен, что оторвался от меня. Это хорошо. Несколько мгновений мне потребовалось, чтобы решить, как действовать дальше. Я вышел из своего укрытия и отправился дальше по моему переулку. Зная, что неизвестный будет тихо красться, я ускорил шаг, надеясь обогнать его. А одновременно с этим — найти подходящее место для перехвата. В лунном свете я увидел арку, протянувшуюся между угловым домом и дувалом, отделявшим другую, идущую перпендикулярно улицу. Тогда я, не думая ни секунды, зашел под эту арку. Как я и ожидал, арка оказалась входом в широкий, полный какого-то хлама и битой глиняной посуды двор. Было тут большое деревянное строение, прильнувшее к высокому дувалу. К двери этого странного дома вела высокая деревянная лестница. С правой от меня двор ограждал деревянный же забор. Я быстро подошел к нему. Прислушался. А потом заглянул в щель между старыми гниловатыми досками. Невысокая тень медленно и тихо пробиралась по проулку вдоль заборчиков и дувал. Человек, пригибаясь, оглядывался. Иногда замирал, прислушиваясь. Иногда немного ускорял шаг. Но не было сомнений — он двигался прямо сюда, в этот глухой двор, где, по всей видимости, и намеревался скрыться. Я решил укрыться в тенях, под аркой. Когда притих там и украдкой выглянул, увидел, как некто перебирается во двор через деревянный забор. Лазутчик спрыгнул, шлепнув ступнями босых ног об утоптанную землю. Потом осмотрелся. Медленно и тихо он направился к лестнице. Тогда я вышел из своего укрытия. Покрался за ним. «Это ребенок», — подумал я, когда смог наконец рассмотреть его поближе. Пусть я и видел его со спины, но сомнений у меня не осталось. Мальчик был невысокого роста, а еще тощим. Не по-детски стройным, какими бывают советские мальчишки, а именно тощим. Его болезненная худоба, ставшая результатом недоедания и тяжелой работы, бросалась в глаза. У парня были тонкие конечности с шишковатыми суставами, острые плечи и узкая спина. Несмотря на это, он был жилистым. Сразу понятно — этот человек привык к постоянному движению. В нем, в этом мальчике, чувствовалась пусть и детская, но уже рабочая сила. — Эй, — хмыкнул я. Парень вздрогнул, обернулся, а потом бросился было бежать к лестнице, но я подставил ему легкую подножку. Тот ничком бухнулся на землю, быстро перевернулся на спину и принялся отползать от меня. В свете луны я смог немного рассмотреть паренька. У него было очень узкое, худое лицо с впалыми щеками и острыми скулами, небольшой подбородок и очень темная кожа. Волосы, черные как смоль, неровно остригли, чтобы они не падали на уши. Но самое главное — глаза. Темные и от испуга казавшиеся невероятно большими на худощавом лице парня. Я приблизился к нему на шаг. Паренек пискнул и постарался отползти от моих ног, но когда я полез в карман, он замер на земле в совершенном ступоре. Лишь узкая его грудь высоко вздымалась при каждом вздохе. Когда я достал из кармана свой НЗ, мальчик вздрогнул еще раз. Я опустился рядом с ним на корточки. Потом протянул половину шоколадки в измятой обертке. — На вот, — сказал я, прекрасно понимая, что он не сможет разобрать моих слов. — На. Парень уставился на шоколадку, словно огорошенный. Потом его взгляд скакнул на меня. Снова на шоколадку. Взять ее он не решался. Тогда я вздохнул, подался вперед и схватил его за руку. Парень взвизгнул, зажмурился и отвернулся. Я сунул шоколадку ему в пальцы и встал. Тот, ничего не понимая, уставился на мой неожиданный сладкий подарок, оставшийся у него в руке. Я строго взглянул на парня. Потом указал на квартиру, возле которой он крутился, когда следил за нами. — Туда, — сказал я одновременно с этим, — не ходи. Я скрестил руки в жесте «нельзя». — Понял? Парень только моргнул. — Туда. Нельзя. Не ходи. Ясно тебе? Мальчишка неуверенно кивнул. — Ну и хорошо. С этими словами я обернулся и неспеша пошел прочь со двора. Мой план сработал. Теперь паренек, подосланный кем-то очень любопытным, принесет своему хозяину мою маленькую дезинформацию. Передаст, что шурави велел ему не ходить у квартиры, где остановилось отделение охраны. И конечно, его хозяин настоятельно попросит этого паренька, а может быть, и какого-нибудь другого, вернуться к той квартире. Ведь не просто так же там нельзя околачиваться обычному мальчишке, верно? Ну и пусть они следят за мотострелками сколько влезет. Пусть наблюдают, как они то и дело ходят на площадь и обратно, сменяясь на постах. Главное, чтобы очень любопытный «хозяин» не лез к нам с Мухой. * * * — Горячий хлеб! Кому горячий хлеб? — Н-а-а-а-н-э-гарам! — Мальчик! На подхват! Крепкий! Хороший работник! Бесконечные крики торговцев сливались с бесконечным же гулом десятков голосов покупателей, стуками молотка медника и топора мясника. Постоянно блеяли овцы. Где-то орал ишак. Кудахтали куры, которых держал в деревянных клеточках старый толстый торговец, разбивший свою лавку прямо на земле, под навесом из старых циновок. Где-то хрипловато гудела какая-то музыка из магнитофона. Из-под навеса чайханы, что была на углу, слышалось надрывное монотонное пение под аккомпанемент флейты и сурана. Анахита переступила длинный, тянущийся вдоль всей улицы арык для отходов и помоев и опасливо пошла вдоль торговых лавок, дуканов и навесов. Прошла под террасами, представлявшими собой торговые места прямо на крышах домов, к которым вели деревянные или глиняные ступени. Тяжелый, сладковатый запах свежего мяса у лавки мясника добавил и без того беспокоящейся Анахите нового беспокойства. У дукана хлебопеков ее немного успокоил ароматный, домашний и уютный запах свежего хлеба. Откуда-то резко пахло специями. Нещадно вонял арык, протянувшийся прямо в середине дороги. Какой-то исхудавший пес подошел к нему, чтобы полакать воды. Анахита нервничала. Она старалась держаться спокойно и даже непринужденно. Скрыв лицо, девушка даже делала вид, что интересуется некоторыми товарами, спрашивала у строгого торговца овощами, почем у него репа. Девушка неумолимо шла к своей цели — лавке старого Наджибуллы, что торговал посудой и керамикой недалеко от мечети. Анахита постоянно озиралась. Она шла одна, а женщины редко ходят по рынку одни. Чаще группой или с детьми. И Анахита не раз и не два ловила на себе настороженные взгляды мужчин. Они, кругами сидящие у чайхан или у входов в дома, чинно беседовали, курили, перебирали четки. Делали вид, что не смотрят на молодую женщину, идущую в одиночку. Но Анахита знала — они следят. И возможно, даже тихо возмущаются такому ее дерзкому поведению. Задумавшись об этом, Анахита чуть было не споткнулась о ребятишек, прошмыгнувших прямо у нее под ногами. Устояв, она пошла дальше, и уже через несколько минут достигла нужной лавки. А пройти мимо нее было сложно. Старый Наджибулла, как обычно, разложил многочисленную посуду на расстеленных прямо на земле коврах. Здесь он торговал котелками и чашками, кувшинами и чайниками, масляными лампами и жаровнями для угля. Сам же хозяин — полноватый старик, чинно сидел под тенью навеса у самой стены, курил и монотонно постукивал деревянной палочкой по пустому кувшину. Анахита знала — этот стук «особенный почерк» Наджибуллы. Он никогда не зазывал людей к себе в лавку. Они сами находили его по этому звуку. Девушка приблизилась к лавке. У нее крутились какие-то женщины и рассматривали большой самовар, украшенный бирюзовой эмалью — видимо, выбирали подарок. Анахита замешкалась. Она быстро нашла камень, лежавший у стены дома, но положить за него платок на глазах у женщин не решилась. Только сделала вид, что тоже заинтересовалась какой-то невзрачной чашкой. — Зачем ты пришла? — прозвучал хрипловатый, но знакомый голос. Анахита вздрогнула, но не обернулась сразу. Подождала, пока отойдут назойливые женщины-покупательницы. Потом наконец она посмотрела на него. Это был Псалай. Он оперся спиной о стену и скрестил руки на груди. Лицо, которое он, видимо, закрывал серой куфией из тонкой шерсти, теперь стало открытым. Его темно-ореховые глаза смотрели прямо на Анахиту. Девушка, дрожа всем телом, аккуратно показала ему платок. Псалай отстал от стены. — Идем, — бросил он. — Я… Я не могу сейчас, — испугалась девушка. — Я… Мне нужно домой. — Идем, — настоял Псалай. Девушка поджала губы. Поправила платок, скрывавший ее лицо. А потом направилась вслед за Псалаем в глухой переулок, заваленный каким-то мусором и помоями. Анахита ощутила настоящий страх. Уж чего-чего, а найти здесь, у лавки Наджибуллы самого Псалая она не рассчитывала. Это худшее, что могло случиться. Ведь сейчас он может прямо спросить у нее, что девушка хотела им передать. И тогда план Селихова может провалиться. «Нужно что-то придумать, — промелькнула у Анахиты в голове мысль, — быстро что-то придумать». — Зачем ты пришла сюда? — с нескрываемым отвращением спросил Псалай. — Я хотела оставить платок… — призналась девушка. — Платок… — Псалай надменно приподнял подбородок. — Значит, твой пес шурави снова притаскивал свой облезлый хвост в твой дом? Псалай поморщился. — Мне каждый раз противно ходить в эту грязную дыру. На твоем месте я бы уже давно пошел и придушил твоего ублюдка, что своим греховным появлением загрязняет все вокруг. Псалай был зол. Очень зол. Обычно Анахита не видела его таким. Мужчина оставался значительно менее многословным. А еще внимательным и скрытным. Но не сейчас. Кажется, после пожара дела у душманов идут не очень. И Псалай решил выплеснуть свою злобу на Анахиту… И девушка почувствовала, как словно бы против собственной воли она стискивает зубы. Все еще не глядя ему в глаза, Анахита сказала: — Пожалуй, я схожу. Но схожу, чтобы помолиться. Чтобы просить Аллаха простить все мои грехи. А ты? Почему ты здесь, Псалай? Что ты до сих пор делаешь в кишлаке, когда настоящие моджахеддины либо погибли, либо ушли на войну? Псалай нахмурился. Даже злобно оскалил зубы. — Или ты только и можешь, что ходить по рынку, — она решительно заглянула Псалаю в глаза, — и пугать женщин? — О чем ты хотела сказать нам? — прошипел Псалай. — Быстрее. У меня мало времени. Девушка сглотнула. — Я… Я не могу сказать сейчас. — Почему это? — Я… Я боюсь, — выдохнула девушка. — Кажется, мой Иван стал что-то подозревать. Кажется… Он начинает догадываться, что я общаюсь с вами. Я боюсь, что он может следить за мной. Псалай быстро, не говоря ни слова, метнулся к выходу из переулка, опасливо, словно вор, осмотрел улицу снаружи. Обернулся к Анахите. — Но он кое-что мне сказал, — сказала девушка тихо, а потом специально уронила платок на землю. — Кое-что важное, что вы должны узнать. Псалай молчал, сверля ее взглядом. — Сегодня днем Ваня уезжает на заставу. Если хочешь, чтобы я все тебе рассказала, приходи вечером ко мне домой. С этими словами Анахита опустила голову и быстро вышла из переулка. Еще долго она сутулила плечи, ощущая на себе неприятный взгляд Псалая. * * * — От сука… — процедил сквозь зубы Муха, легонько отодвинувший уголок шторки зашторенного окна, — еще светло, а он уже прется… — И что теперь? — Волков выглянул из женской, — тащить его по светлому через весь кишлак? Мы были на позиции уже давно. Пришли заблаговременно, чтобы помочь Анахите, Кате и ее деду укрыться в безопасном месте — заброшенной мельнице на подходах к кишлаку. Вместе с ними был и Бледнов, который вызвался защищать семейство девушки. Сейчас в доме остались только мы втроем. — Придется, — сказал я, аккуратно выглядывая в другое крохотное окошко, — по-другому никак. Внимание. Он подходит. Всем занять свои позиции. Муха тут же юркнул за дверь. Покрепче сжал железную кочергу. Я спрятался у стены, за выпуклым, массивным бревном дверного косяка. Волков должен был ждать в женской. — Ну что там? — шепнул Муха, у которого больше не было обзора на улицу. Я немного отклонился назад, к окну. Приподнял уголок занавески и стал наблюдать. Увидел мужчину, только что подошедшего ко двору. — По описаниям Анахиты, — сказал я, — это он. Муха ничего не ответил. Только поднял кочергу. Я продолжал следить. Мужчина выглядел настороженным. Он не вошел во двор сразу, а застыл у низенькой, чуть выше пояса калитки. Стал прислушиваться и присматриваться. Я сразу понял — он заподозрил неладное. — Ну что? — спросил Муха. — Тише, товарищ старший лейтенант… Мужчина с минутку постоял у калитки. Потом решился. Он открыл ее и прошел во двор. Медленным, неуверенным шагом направился к дому. Вдруг замер, поздоровался с каким-то афганцем, проходившим мимо. Улыбаясь, перебросился с ним несколькими словами. Только когда афганец прошел мимо, он снова, медленно, напряженный, как боек автомата, пошел к двери. — Сейчас войдет, внимание, — сказал я и тоже поднял деревянную дубинку. Мы слышали его хрустящие, осторожные шаги. Шаг. Еще шаг. Еще шаг. Чуть-чуть, и будет здесь. А потом душман застыл на месте. Муха стиснул зубы, да так, что даже я слышал, как они скрипнули. Мы понимали — в любую секунду дух может сорваться с крючка. Может заподозрить неладное и просто уйти. Вдруг раздался сдержанный стук в дверь. — Саля́м, устод Муамма́р. Метаво́нам дохи́л шава́м? — внезапно спросил с той стороны душман. От автора: * * * 🔥ТОПОВАЯ СЕРИЯ ПРО АФГАН! Погибший на боевом задании офицер спецназа получает второй шанс… СССР, 1985 год. Герой молод, снова в армии. Действует СКИДКА на весь цикл сразу: https://author.today/work/358750 Глава 12 Пусть я и не знал дари, но понимал некоторые обыденные в языке слова. Понял их и сейчас — душман поздоровался и просил у Муаммара разрешения войти. Муха зло нахмурился. Пальцы его побелели на черенке кочерги. Он зыркнул на дверь. — Ответь, — беззвучно, одними только губами, сказал я и кивнул на дверь, — ответь ему. Муха мрачно и очень напряженно выдохнул. Потом нервно потоптался на месте и снова глянул на дверь. Мы оба понимали — если ничего не ответим, душман может просто уйти. Но если разрешить ему войти, будет шанс, что он поведется на обман. И Муха был единственным, кто мог что-то сказать на дари. Муха напрягся. А потом очень хриплым, низковатым голосом, не слишком удачно подражая тембру Муаммара, прохрипел: — Бияой… хош омадéд… Потом Муха намеренно закашлялся, снова подражая старику-курильщику. Пришелец молчал. Молчал несколько длинных, казавшихся бесконечными секунд. А потом вдруг сказал: — Устод, шома солим хастед? Саротон хуб нест. Я не был уверен в точном переводе, но, кажется, дух спросил о здоровье Муаммара. Это был плохой знак. Кажется, подозрительность пришельца только росла. Мухе от его слов будто бы сделалось дурно. От напряжения и нервозности он аж зажмурился. На лице старлея появилась настоящая, полная боли страдальческая маска. Когда Муха открыл глаза и сглотнул, то снова заговорил на дари: — Хамма́ш шукр. Сарда́м дард мекуна́д. Хаво́… хаво́ бад аст. Говорил он хрипло и не очень разборчиво. Проглатывал слова. Потом снова тишина. Я внимательно смотрел старлею в глаза. Тот — то на меня, то на дверь. Мы оба понимали — оставалось только ждать. * * * Псалай застыл у двери. Когда он подошел к дому Анахиты, у него сразу появилось ощущение, что что-то не так. Окошки домика были плотно зашторены. Двор оставался будто бы безжизненным. Ни единой курицы не гуляло по нему. В хлеву молчали козы. Несколько мгновений Псалай колебался. Потом все же решился войти. Он медленно открыл калитку и зашел во двор. Аккуратно и тихо проследовал по вытоптанной жильцами тропе. Когда его окликнул проходящий мимо знакомый и осведомился о том, как его здоровье, Псалай, как ни в чем не бывало, приветливо и непринужденно ответил. Сказал, что пришел в гости к своему старому другу Муаммару. А дальше снова направился к двери. С каждым шагом напряжение, что он ощущал, нарастало. Какая-то неуловимая неправильность этого такого знакомого ему места постоянно давила на Псалая. Вызывала сомнения. Псалай убеждал себя, что, возможно, такая тишина и безжизненность была связана с тем, что Анахита чувствует опасность. Или знает что-то, что заставляет ее вести себя особенно скрытно. В конце концов, шурави, с которым она связалась, ушел из кишлака. А когда этого пса не было рядом, Анахита всегда вела себя особенно нервно. Псалай буквально боролся с желанием уйти отсюда. Боролся с собственным дурным предчувствием. Его останавливали лишь сомнения — а вдруг женщина и правда раскроет ему что-то такое, что нельзя оставлять без внимания? Если он уйдет сейчас, если не получит от нее этих важных сведений, а потом из-за этого случится беда, Канадагари без всяких сомнений отрежет Псалаю голову. И все же Псалай решил пойти на хитрость. Он застыл у двери и прислушался. То обстоятельство, что внутри было слишком тихо, смутило Псалая еще больше. Тогда он постучал и заговорил: — Мир тебе, уважаемый Муаммар! Могу ли я войти? Несколько мгновений за дверью продолжала звенеть тишина. А потом вдруг раздался хриплый, болезненный голос: — Заходи. Добро пожаловать. Голос смутил Псалая. Он был одновременно похож и не похож на привычный голос Муаммара. Псалай стиснул рукоять нагана, который носил в кармане своей легкой полевой куртки, которую накинул поверх рубахи, чтобы спрятать оружие. Потом, стиснув зубы, спросил снова: — Вы здоровы? У вас какой-то болезненный голос. Снова недолгая пауза. Снова шум тишины в ушах. — Спасибо, — ответил тот же хриплый, по-старчески дребезжащий голос, — у меня болит голова. Погода плохая… Псалай задумался на мгновение. Он помнил, что старик и раньше жаловался на плохое самочувствие в особенно жаркие дни. И все же пистолета из пальцев не выпустил. Даже напротив, Псалай осмотрелся и украдкой достал его из кармана. Скрыв оружие от посторонних глаз собственным телом, он замер еще на мгновение. Псалаю хотелось уйти. Подозрения не оставили его. Но железная воля Кандагари подстегивала моджахеда действовать. Он понимал — если он ошибется, если проявит «трусость», которую командир несомненно усмотрит в том, что Псалай уйдет, ему будет не сдобровать. И Псалай рискнул. Положив руку на ручку двери, он аккуратно толкнул ее. Со скрипом дверь приоткрылась. * * * Скрипнули дверные петли. Дверь медленно принялась открываться. Я прижался ближе к стене. Прижался так, чтобы как можно сильнее скрыть свой профиль за тяжелым бревном косяка. Затаил дыхание. Душман медлил. Он застыл, приоткрыв дверь, и, видимо, изучая комнату. Медлить было нельзя. Еще мгновение, еще секунда — и он может понять, что мы его дурачили. Тогда я среагировал. Высунувшись, я просто ткнул ничего не понимавшего душмана дубинкой в лицо. Тот вскрикнул, вскинул пистолет. Я тут же, отбросив дубинку, вцепился ему в руку, стараясь не допустить выстрела. Появившийся из-за двери Муха немедленно толкнул душмана, тот рухнул на пол. При этом машинально вцепился мне в одежду и потянул за собой. Муха, тем временем, закрыл дверь. Не успели мы упасть на пыльный ковер, как Муха кинулся мне на помощь. А помощь, к слову, мне была особо и не нужна. Когда мы упали и принялись бороться в пыли, то оказались на боку, при этом я — позади душмана. Враг принялся водить вооруженной рукой так, будто бы старался не дать мне выбить его оружие. При этом он кряхтел, стонал, сжимая зубы. Я почти сразу взял его на удушающий. Я понимал — чуть-чуть поднажму, и он обмякнет. Опасность была одна — пистолет. Нет, я прекрасно видел, что выстрелить ошарашенный дух, да еще и из такого неудобного положения, просто не сможет. И все же если он нашумит, привлечет к дому девушки лишнее внимание, то еще сильнее усложнит нам жизнь. И эту неприятную проблему решил Муха. Он буквально вцепился в пистолет, стараясь не дать духу выстрелить. Силой вырвал его у душмана из пальцев. Тот, словно бы этого и не заметил. Тут же схватил меня за рукава, стараясь оторвать руки, обвившие его шею. Душман пыхтел, сучил ногами, скалил не очень здоровые зубы, стараясь продохнуть. — Дима! — Полушёпотом крикнул Муха. Волков тут же вылетел из женской с веревками в руках. Наша возня закончилась только тогда, когда Муха наставил дуло нагана душману прямо в лицо. А потом сказал несколько слов на дари. Дух уставился в темное жерло ствола пистолета. А потом застыл, перестав бороться. Я тоже ослабил хватку. Душман, стараясь продышаться, медленно отпустил мои руки, показал Мухе грязноватые ладони. Я тут же пихнул душмана, заставил его улечься на землю. Сам — прижал его коленом между лопаток. Подоспевший Волков принялся вытягивать ему руки из-под груди и заламывать за спиной. — Теперь надо действовать быстро, — сказал я, — и по плану. — Протащить этого сукина сына через весь кишлак будет непросто, — выдохнул Волков, подняв на меня взгляд. — Может… Может, разумнее будет подождать тут до темноты? — Времени только шесть вечера, — возразил я. — До темна еще три с половиной часа. Если его хватятся дружки, нам будет туго. Да и в темноте им проще будет устроить нам засаду. Нужно действовать как можно быстрее. — Раненый солдат все равно привлечет к себе внимание, — выдохнул Волков, затягивая на запястьях душмана веревку. — Да, привлечет, — согласился я. — Но меньше чем схваченный местный. Да и объяснить это старейшинам будет проще. Если возникнут вопросы. — Но все равно… — Буркнул было Волков. — Давай без пререканий, — прервал его Муха, озираясь к двери и окнам, — плана лучше Сашкиного у нас нет. Действуем по нему. Тащи… Он не договорил. Все потому, что снова раздался стук в дверь. Мы все как один затихли. — Усто́д Муамма́р! Хама́ хуб аст? Садо́хо шиносида́м! — Раздался вдруг очень мягкий и взволнованный мужской голос. — С-с-сука… Кого там еще?.. — Прошипел Муха. — Пистолет, — шёпотом проговорил я, протягивая Мухе руку, — пистолет, быстрее. — Устод Муаммар? — Снова спросил голос из-за двери. Муха торопливо передал мне ствол, и я тут же ткнул им в щеку душману. Прошипел ему: — Хоть слово, и я тебе башку продырявлю… Душман, зло зыркнувший на меня, кажется, все понял. Хотя взгляд его оставался злобным и полным ненависти. — Ферштейн? — С издевкой спросил я. Душман опустил взгляд. Едва заметно кивнул, ясно уловив намерения. Я глянул на Муху. — Давай, старший лейтенант. Действуй. — Чего? — Муха выпучил глаза. — Опять? — Не опять, а снова. Больше у нас тут на дари никто не болтает… * * * Старый торговец Муса был очень благовоспитанным. А еще он всегда оставался добрым и приветливым соседом. Вот и сегодня вечером, когда он возвращался с базара к себе домой, то услышал в доме своего давнего и хорошего знакомца Муаммара странный шум. Муса насторожился. Муаммар был старым, но очень порядочным и почтенным членом общины. У него была воспитанная внучка и много друзей, часто захаживавших к старику в гости. Муса, впрочем, и сам не раз заходил к старику попить чаю и посудачить о местных сплетнях. И все же шум обеспокоил Мусу. Торговец поторопился войти во двор и направился к дому. Вежливо остановился у двери и постучал. Потом спросил: — Многоуважаемый Муаммар! Все в порядке? Я слышал шум! — Он прислушался. Странная возня внутри немедленно прекратилась. — Это… Это Муса, ваш сосед! У вас все хорошо? Может, нужна помощь? — Нет, все хорошо, — прозвучал странный, хриплый и какой-то подрагивавший голос. Голос не слишком походил на тот, что принадлежал Муаммару. Но торговец Муса был слишком воспитанным и скромным человеком, чтобы заподозрить что-то неладное. И тогда он спросил: — С вами все хорошо? — Да… Хорошо… — Отозвался голос. — Я просто… Просто немного плохо себя чувствую. Погода плохая. Муса в замешательстве посмотрел на небо. Погода не показалась ему плохой. — Может, вам нужна помощь? — Спросил Муса. — Нет-нет, Муса-джан, — запоздало и несколько торопливо ответил голос из-за двери. — Ничего страшного. Все хорошо. Можете идти. Теперь Муса насторожился. — У вас очень болезненный голос, многоуважаемый Муаммар, — сказал он. — Может, я все же войду и помогу вам? Может, вам все-таки нужна помощь? С этими словами Муса попытался открыть дверь. — Нет! — Взвизгнул голос по ту сторону. Муса аж окоченел от неожиданности. — Ничего не нужно! — Голос снова стал низким и хрипловатым. — Просто уйдите. Пожалуйста. — Но… Но почему? — С недоумением спросил Муса. — Мне кажется, вам нужна помощь, многоуважаемый Муаммар… А где… Где ваша внучка? — Она… Она ушла на базар. Просто… Просто у меня тут ишак… У Мусы аж остатки волос зашевелились на черепе. — Ишак? — Удивился Муса. Мусе показалось, что за дверью зашептались. Он услышал едва различимые странные слова, начинающиеся на «б» и «х». Впрочем… Возможно, ему это только показалось. Ситуация была настолько странной, что Муса не мог с уверенностью сказать, что он действительно что-то слышал. — Да… Ишак… — Отозвался Муаммар. — Он… Он все ломает у меня на кухне… Отсюда и шум… Муса недоуменно нахмурился. — Ишак у вас на кухне? — Да… Ишак. — А… А зачем вы пустили ишака в дом? — Он… Он заболел. — Что?.. — Он мерзнет по ночам в хлеву. Потому пришлось запустить его в дом. Все хорошо, уважаемый Муса. Идите-идите. С ишаком я разберусь сам. Муса нахмурился. — Ну… Если вы настаиваете… — Да-да! Очень настаиваю! Муса пожал плечами. — Ну тогда… Тогда я пойду, многоуважаемый Муаммар. Да хранит Аллах вас и вашу семью. И доброго вам здоровья. Муаммар ничего не ответил Мусе. Тогда торговец снова пожал плечами и торопливо пошел на выход со двора. Не успел он переступить порог калитки, как за домом, в сарае, заорал ишак. Муса замер. Удивленно обернулся. Потом кратко обратился к Всевышнему, чтобы Тот послал ему душевного здоровья, и направился домой. * * * — Ишак? — Нахмурился я. — Вы не придумали ничего лучше ишака? — Да слова перепутал… — Сказал Муха и выматерился, — я ж краткий курс языков прошел… — Ну… Хоть выкрутились, — сказал Волков. Мы все, сидя на полу возле лежащего там душмана, притихли. Еще немного послушали обстановку снаружи. Потом я сказал: — Так, хорошо. Вроде он ушел, — дальше обратился к Волкову: — Дима, тащи форму. Сейчас будем переодевать нашего пациента… Волков вздохнул и встал. — Не нравится мне все это… — Посетовал он. — Ой как не нравится… Глава 13 Солнце стояло низко. Дневная жара спала, но духота, которая каждым летом была вечным спутником всего живого в этих местах, даже и не собиралась никуда деваться. Пусть к вечеру жизнь в кишлаке немного затормаживала свой бег, мы все равно встречали на себе любопытные взгляды местных жителей. Все потому, что мы вели душмана, переодетого в советскую форму. Лицо его Волков замотал марлевым бинтом, а ему на голову я нацепил свою панаму. Видок у языка был тот еще — замотанный по самые брови, словно мумия, в форме, что была явно ему велика, дух представлял собой печальное и одновременно забавное зрелище. Делая вид, что «советский солдат» ранен, мы с Мухой тащили его, поднырнув душману под руки. При этом я постоянно держал его на мушке — давил стволом нагана в спину. Чтобы вид оружия не вызывал у местных жителей тревоги, я реквизировал у Волкова китель, который накинул на вооруженную руку, делая вид, будто просто несу одежду с собой. Душман же, невысокий и худоватый, буквально волочил ноги, когда мы торопливо гнали его по улице. Пусть к краю кишлака мы двигались окольными путями и переулками, минуя самые оживленные улицы, по дороге нам все равно попадались местные жители. Старики, сидевшие на топчанах у дувалов, лениво провожали нас взглядом. Мужчины, отдыхавшие после работы в полях, лавках, мастерских или пастбищах, посматривали на четверых бойцов с интересом. Женщины с удивлением косились, когда мы проходили мимо. Время от времени к нам приставали назойливые детишки, обращаясь на ломанном русском со словами «как дела?» или «дай!». Да и Волков иногда чудил. Когда мы проходили мимо очередных зевак, он время от времени улыбался им и с неловкостью пояснял: — Ему стало плохо. Плохо ему. Поранился. Лицо поранил. Когда после очередного такого фортеля Муха обратился к нему с вопросом, на кой черт он перед всеми оправдывается, тем более, что его не понимают, Волков ответил: — Ну… Ну так это выглядит совсем уж странно… Впрочем комвзвода не оценил ответ своего зама и приказал ему держать язык за зубами. Когда мы добрались до старой мельницы, что стояла на высоком холме недалеко от кишлака, было еще светло. Асбад представлял собой странную, не привычную простому русскому глазу конструкцию. Это была большая, двухэтажная мельница, вытянувшаяся к небу не меньше чем на десять или пятнадцать метров. Первый ее этаж — приземистые, саманные строения, скрывал внутри массивные каменные жернова, древние водяные системы и склады для муки. Верхний же ярус походил на длинную, плоскую стену со сквозными камерами. В каждой из них высились по несколько деревянных парусов на вертикальной оси. Раньше эти паруса, видимо, обтягивали тканью или соломой, чтобы ловить ветер, но теперь они стояли пустые и ободранные, словно кости. Бледнов и семейство Анахиты должны были прятаться где-то на нижнем этаже. Мы с трудом втащили душмана на холм. Ввели в старый, заросший сухим бурьяном дворик, окруженный совсем низким, сточенным ветром и песком дувалом. — Товарищ старший лейтенант, — обратился я к Мухе, — проверьте, чтобы нас пустили. Я послежу за языком. Муха кинулся к ветхой деревянной двери. Постучал. Стал ждать. — Елки-моталки… — сказал Волков, уставившись на кишлак, который с этого холма был как на ладони. — Вот так вид! Впечатляет! Был бы фотоаппарат — сфотографировал бы! Душман что-то промычал. Бинты закрывали ему глаза и ограничивали обзор. Мы намеренно подстраховались, чтобы тот не мог слишком уж резко дернуться. Он полез было свободной рукой, чтобы их поправить, но я, заметив это, настойчиво надавил ему стволом нагана в спину. — Тише-тише, дружок, — сказал я при этом вкрадчиво. Душман опасливо посмотрел на меня и не стал лезть к бинтам, тотчас же уловив, что я имею в виду. А тем временем старая, гнилая дверь в нижний этаж мельницы открылась. Оттуда высунулся озадаченный нашим появлением Бледнов. — Вы так быстро? Я думал… — Нам нужно допросить языка, — строго сказал ему Муха. Бледнов немного помедлил, но уступил дорогу. Я пихнул духа в плечо. — Пошел. Тот неловким шагом прошел несколько метров и обернулся. Уставился на меня полуприкрытым бинтами глазом. Я поднял на него уже ничем не скрываемый пистолет. — Дима, руки, — приказал я Волкову. Старший сержант торопливо подошел к душману, связал ему руки, и мы подогнали языка идти дальше. На первом этаже мельницы было темно. Но пока Бледнов не захлопнул дверь наружу, я смог рассмотреть внутреннее убранство этого помещения. Стены — шершавый, не побеленный и даже не отштукатуренный саман, покрытый слоем древней земляной и мучной пыли. Кое-где в углах или прямо на стенах выделялись темные пятна плесени и сырости. Пол оказался привычно земляным, утоптанным чуть не до камня. Усеянным просыпавшимся некогда мертвым зерном. Потолок же представлял собой массивные, промазанные глиной перекрытия, поросшие густым от пыли слоем паутины. Справа от нас оказался пустой дверной проем. Дверь, видимо, давно сняли с петель. А влево помещение продолжалось. Оно оказалось довольно обширным. Я видел с левой стороны несколько пар положенных друг на друга жерновов. В них сквозь отверстия в потолке вставили «мачты» мельниц. Хитрые старинные деревянные шестерни, хитроумных механизмов передавали крутящий момент силы ветра на эти большие, испещренные бороздками камни. Здесь пахло ячменной и пшеничной пылью, плесенью, глиной и старым деревом. Воздух казался густым, затхлым и тяжелым. В помещении было прохладно, я бы даже сказал, влажно. Это чувствовалось сразу же, стоило попасть из сухой духоты афганского вечера в эту застарелую прохладу. Муха грубо схватил душмана за ворот кителя, потащил его к стене и толкнул под нее. Тот грохнулся под маленькое окошко, медленно зашивился, с трудом принимая сидячее положение и опираясь спиной о пыльную стену. — Волков, закрой дверь, — распорядился Муха, — сиськи мять нет времени. Нужно быстро его допросить. Когда замкомвзвода захлопнул дверь, внутри стало еще темнее. Лишь лучики тусклого, сероватого сумеречного света пробивались сквозь дверные щели, окошки и отверстия мачт в потолке. — Свет? Нужен свет, — обернулся Муха к Бледнову. — Я говорил взять с собой лампу. Бледнов не смотрел на Муху. В проеме показалась Анахита. Лицо ее было угрюмым и напряженным. Глаза поблескивали. На руках она держала девчушку Катю. Ребенок, увидев незнакомого мужчину, которого только что уронили на пол, захныкал. Прижался к маминой груди. Спустя мгновение из проема складского помещения показался и Муаммар. Лицо его казалось стоически спокойным. Лишь глаза поблескивали в густой темноте мельницы. — Вы будете допрашивать его прямо здесь? — удивился Бледнов. — Нет, выведем свежим воздухом подышать, — съязвил Муха. — Лейтенант. Не выделывайся. Есть у тебя лампа или нет? — Вы же… Вы же напугаете ребенка… — выдохнул Бледнов. — На эти сантименты нету времени, — отрезал старлей. — Держать его прямо тут опасно, — Бледнов нахмурился. — А что если его хватятся и… — А где нам еще его держать? Или может притащить сукина сына прямо на квартиру Миронова, а? — Муха разозлился. — Я считал, что мы будем ждать здесь одни, — покачал головой Бледнов. — Думал, я укрою тут свою семью, пока все не кончится! — Лейтенант, — вздохнул Муха, и я уловил в его тоне знакомые нотки, — некуда нам его тащить, понял? Некуда! Не знаю, чем ты слушал, но по плану, языка мы ведем сюда. Ясно тебе? Голос старшего лейтенанта стал ядовито-злобным, низким, хрипящим. Совсем таким, каким был он, когда Муха наставил пистолет на хозяина чайханы Джамиля. Я глянул на Анахиту. Во взгляде девушки читался явный страх. Она нянчила дочку, покачивала ее на руках и тихо приговаривала: — Тихо… Тш-тш-тш… Все хорошо… Казалось, так девушка успокаивала даже не свою маленькую дочь, а саму себя. — Я этого не знал, — снова возразил Бледнов. — Кто так решил? Почему со мной не посоветовались? — Твоя жена! — выдал Муха, — твоя жена подсказала нам, где можно держать пленного на время допроса! Бледнов нахмурился. Лицо его сделалось смурным и кислым. Он глянул на Анахиту. — Это так, да? Ты сказала им? — Мне в голову ничего больше не пришло, — опустив глаза, призналась девушка. — Ты понимаешь, как это опасно⁈ А что если нас найдут⁈ — Я… — Ты должна была посоветоваться со мной! — Ваня… — Почему ты мне ничего не сказала⁈ — Ты пугаешь Катю… — Бледнов! — громогласно прервал их перепалку Муха. Он гневно выдохнул, торопливо зашагал к лейтенанту. — Кончай этот балаган! Мы будем допрашивать пленного здесь и сейчас! Хватит путаться под ногами! Сядь вместе с женой и ребенком в подсобке и ни звука! Ясно тебе⁈ Бледнов сначала опустил взгляд. Застыл перед Мухой, как провинившийся школьник. — Я не позволю подвергать мою семью опасности, — медленно проговорил он, поднимая на Муху глаза. — Если здесь не безопасно, мы уйдем. — Черта с два! — выдохнул Муха, — вас будут искать в первую очередь! Муха схватил его за грудки. Бледнов ответил тем же. — Товарищ старший лейтенант! — взвизгнул ошарашенный Волков. — Ваня! Не надо! — пискнула Анахита. — Так, хватит, — вмешался наконец я. Я подошел к обоим лейтенантам, сцепившимся, словно бараны, и грубо разнял обоих. — Ты че творишь, Селихов⁈ — крикнул Муха, когда я его оттолкнул. — Товарищ лейтенант, — сказал я Бледнову, — выходить вам нельзя. Останьтесь в закроме. Мы оттащим пленного подальше. Все будет нормально. Бледнов поджал губы. Потом глянул на Анахиту, как бы ища у нее одобрения моей идее. — Ну… Ну хорошо, — сказал он, после того, как девушка едва заметно кивнула. Бледнов пошел было к жене, но Муха зло прошипел ему вслед: — Вечно из-за тебя одни проблемы, лейтенант. Одно дерьмо вокруг себя разводишь… Бледнов обернулся, уставился на Муху с неприязнью во взгляде. — Не надо, Боря, — сказал я, качая головой и приближаясь к Мухе. — Селихов! Он скандал развел на пустом месте! — Не надо, — повторил я, заглядывая старлею прямо в глаза. — Я… — Держи себя в руках, командир. Иначе получится как с Джамилем. Помнишь? В глазах Мухи на краткий миг блеснуло удивление. Потом он мрачно, даже обиженно нахмурился. Зло хмыкнул. Нагардил Бледнова суровым взглядом. — Тоже мне… — прошипел он. — Никакой субординации… Бурча что-то себе под нос, Муха направился к афганцу. Мы с Волковым переглянулись. На лице замкомвзвода я рассмотрел прямо-таки драматическую тоску. Он понимал, что с командиром происходит что-то не то. Но вряд ли мог догадаться, что именно с ним не так. Потому ему только и оставалось провожать Муху горьким, даже разочарованным взглядом. Мы оттащили душмана от закрома, к самым дальним жерновам. Бросили его там прямо у стены. Муха сурово опустился рядом с пленным на присядки. Стянул с его лица бинты. Душман с отвращением дернулся, отвернулся от старлея. — Ну-ну… — проговорил Муха, — нечего харю воротить. Щас все нам выдашь. Муха уставился на душмана. Потом что-то сказал ему на дари. Душман молчал, немного отвернувшись. Он сидел с таким видом и выражением лица, будто смотреть прямо на старлея было ниже его достоинства. Муха снова позвал духа. Снова что-то ему сказал. Теперь душман вдруг усмехнулся. Причем усмешка эта оказалась очень злобной. Полной желчной надменности. Он проговорил несколько резких, шипящих слов, а потом сплюнул. — Эх, сука… — выдохнул Муха, — падла какая… — Что он сказал? — спросил я. Волков, с глубокомысленным выражением лица, молчал. Стоял над нами и следил за процессом допроса. — Псиной меня обозвал, — ответил Муха. — Ну ниче. Дай-ка мне пистолет, Селихов. Сейчас я им ему в рожу ткну и посмотрим, как он потом заговорит… Я понимал — Муха на взводе после перепалки с Бледновым. Несмотря на то, что я смог встряхнуть старшего лейтенанта после происшествия в чайхане, тот случай, а еще неудачно окончившееся задание по слежке за проповедником, несколько изменили поведение командира. Он стал злее, не таким внимательным и сдержанным, как раньше. Подходил к каждому делу с какой-то необоснованной злобой. Сразу было ясно — сейчас, в таком стрессе, ему сложно держать себя в руках. Хотя он и старался, но для нашего дела одних только стараний было мало. Даже слишком мало. — Погодим пока с пистолетом, — сказал я, убирая наган в карман. — Я поговорю с ним сам. А вы переводите. — И что ты ему скажешь? — нахмурился Муха. — Он тебя так же, как меня, псиной назовет и вся недолга. Давай-ка я лучше приставлю к его тыкве ствол. И посмотрим, как он тогда запоет. — Он не станет говорить, — возразил я, всматриваясь в лицо духа. — Это еще почему? — Потому что он не боится ни смерти, ни тем более побоев. По крайней мере от нашей руки. — Мы можем попробовать… — мрачно заявил Муха. — Это будет в бестолку. А я не привык тратить время на бессмысленные вещи. Переводите, товарищ старший лейтенант, — настоял я. Муха уставился сначала на меня, потом на душмана. Раздраженно засопел. — Хорошо. Давай, Селихов. Тогда я начал: — Спросите, — сказал я. — Знает ли он, что такое груз двести? Муха удивился. — Это зачем еще? — Спросите спросите. Муха спросил. Душман, видимо, удивленный вопросом, ответил. — Он сказал, что знает, — ответил Муха кисловато. — Знает, что так называют убитых ими шурави. — А как бы он назвал душманов, сгоревших в том пожаре, а? Муха спросил. На лице языка отразилось определенное недоумение. Он нахмурился. А потом как-то странно, полувопросительно ответил. — Он говорит, — перевел Муха, — что называет их мучениками. Мучениками, погибшими во имя джихада. — Чтобы мученик стал мучеником, его должны знать, — сказал я. — А тех, кто погиб в огне, даже не смогли опознать. Они не мученики. Они просто трупы, которые навсегда останутся в безвестности. Которые просто погибли. Погибли впустую и никак не смогли помочь джихаду. Передайте ему, что он погибнет так же. Муха, видимо, не совсем понимая, что я имею в виду, секунду посмотрел на меня с недоумением. Потом все же заговорил. — Переводите максимально точно, — заметил я. — Он должен уловить смысл. — Перевожу-перевожу… — украдкой вздохнул Муха. Когда он закончил, душман подался вперед. Горделиво приподняв подбородок, что-то спросил. — Он спрашивает, что это ты его убьешь, что ли? — Скажите, что его убьет Кандагари. — Кандагари ту ро хўжахад кушад, — сказал Муха. Душман помрачнел. И ничего не ответил. Только уставился на меня волком. — Переводите дальше, — сказал я старлею. Потом обратился к душману: — ты готов принять смерть от неверных. По твоему мнению это будет хорошая смерть. Смерть моджахеддина. Но гибель от рук собственного же командира — это гибель предателя. А для Кандагари сейчас ты никто иной, как предатель. Муха переводил. И по мере того, как он, немного запинаясь, передавал душману мои слова, тот мрачнел все больше и больше. Взгляд его становился все злее и начал походить на взгляд затравленного зверя. — И ты сам это прекрасно понимаешь, — продолжил я. — Для него ты — это предатель. Предатель просто потому, что позволил нам себя схватить. А значит, он и убьет тебя, как предателя — просто отрежет голову, словно животному. Муха закончил перевод. Душман все еще молчал. Дух дышал тяжело. Он вновь занервничал еще в тот момент, когда мы притащили его в эту старую мельницу. Но теперь дыхание его стало глубже и слегка участилось. А еще он думал. Думал быстро и судорожно. Даже показал нам свои нездоровые зубы в неприятной, мерзкой гримасе. Наконец, душман ответил. — Он спрашивает, — сказал Муха, — почему нас волнует, как он умрет? — Скажите, его самого должно волновать, как он умрет. А мы дадим ему выбор. Муха нахмурился. Хотел что-то сказать, но я его перебил: — Переводите. На лице старлея отразилась некоторая растерянность. И все же он принялся переводить. Потом передал мне слова душмана. Тот, к слову, угрюмо уставился на меня. Даже не отрывал взгляда. И все же, в этом взгляде, я заметил кое-что, чего раньше там не читалось. Я заметил страх. А еще — надежду. Это мне и было надо. — Он спрашивает, о каком выборе идет речь, — сказал Муха. — Выборе, — заговорил я, — который мы дадим ему, если он согласится ответить на наши вопросы. От автора: * * * ✅ Старый Врач в теле молодого Воина, русского князя-чародея, о котором летописцы вспоминали с ужасом! ✅ Стартовала новая история цикла «Воин-Врач»! Первая книга здесь: https://author.today/reader/448643 Глава 14 — Когда мы уйдём из кишлака, то возьмём тебя с собой, — сказал я, — тогда ты попадёшь в плен к неверным. А мы оба понимаем, что это для тебя хуже смерти. Муха переводил каждое моё слово. Душман, чьё лицо стало словно бы вырезанным из камня, молча слушал. — И тогда ты расскажешь им многое. Вернее — всё, что знаешь. А дальше тебя будут судить по законам ДРА. Но у тебя есть и иной выход. За окном темнело. В пылу спора о керосиновой лампе, казалось, все позабыли. Свет ещё пробивался сюда, в брюхо заброшенной мельницы, сквозь многочисленные щели, но с каждой минутой он тускнел всё сильнее. Теперь свет стал слабым, почти серым и мало что освещал внутри. Однако наши глаза, успевшие привыкнуть к темноте, уже неплохо различали лица друг друга. А лампа, между прочим, светила. Видимо, ее зажёг Бледнов в закроме. Отсвет её тусклого, очень жёлтого света маячил где-то из дальнего конца помещения. И почти ничего не освещал, не дотягиваясь до нас. — Потому я предлагаю тебе следующее, — сказал я. — Ты рассказываешь нам всё, что знаешь о Кандагари, а главное — о Муаллим-и-Дине, а взамен… Я заглянул прямо в глаза душману. Они, тёмные, казались почти чёрными при тусклом свете, пробивавшемся к нам. И тем не менее они поблёскивали. Поблёскивали сомнением, страхом, лютой злобой и той самой надеждой, которая подсказала мне, как с этим духом стоит обходиться, чтобы заставить заговорить. — … А взамен мы дадим тебе сбежать. — Чего? — удивился Муха, ещё не успев перевести ему мои слова. — Переводите, — сказал я старшему лейтенанту. — Селихов, ты чего? Хочешь отпустить его? Он сейчас всё что угодно нам расскажет, чтобы мы его отпустили! Наврёт в три короба и дело с концом! — Товарищ старший лейтенант, — я вздохнул, подмечая, что наша с Мухой перепалка добавила душману сомнений. — Просто переводите. Обсудим ваши опасения позже. — Селихов… — Доверьтесь мне, — я легонько мотнул головой. — Я ведь вас никогда не подводил. Ведь так? Муху пожирали сомнения. Он поджал губы, а зрачки его, поблёскивая в отсвете далёкой лампы, забегали. — Товарищ старший лейтенант, — подал голос Волков. Мы с Мухой, сидящие на корточках рядом с полулежавшим под стеной душманом, почти разом обернулись к замкомвзвода. — Сам не знаю, почему я так говорю, — помедлил Волков несмело, — но я бы на вашем месте прислушался бы к словам Селихова… Муха нахмурился. Я видел, что его несколько удивили слова старшего сержанта. А вот меня — нет. Всё же мы с Волковым уже успели побывать в паре передряг. И я ещё лучше узнал его натуру. Да, Волков был отчасти карьеристом. А ещё — был ведомым. Был человеком, очень быстро перенимающим настроение окружающих. Очень быстро приспосабливавшимся к новым обстоятельствам. Пусть и бессознательно. Окажись Волков где-нибудь в штабе, старший сержант быстро бы нахватался тамошних нравов. И тогда с его характером у него были все шансы со временем превратиться если и не в законченного труса, то уж точно в последнего шкурника. Но Волкову «посчастливилось» служить здесь, в Афганистане. И ещё оказаться плечом к плечу с парнями, которые пусть и были совершенно разными людьми, но всегда оставались отличными бойцами. Смелыми, когда надо — самоотверженными. Этим я и объяснял странную для шкурника решительность Волкова в опасной ситуации. И давно сделал про себя вывод — с ним не всё потеряно. Да, самостоятельным командиром ему никогда не стать. Но неплохим младшим командиром сделаться он вполне способен. А ещё из всех этих его качеств характера вытекало ещё одно — Волков инстинктивно чувствовал лидера и немедленно за ним следовал. Раньше таковым для него был Муха. Волков видел в нём сильного, невозмутимого человека. Идеал, к которому нужно стремиться. Но сейчас, после всего того, что произошло в кишлаке Айвадж, ветер переменился. Я уверен, Волков сам не понимал этого, но сейчас у него появился новый авторитет. И, как я и ожидал, он подсознательно последовал за ним. Что ж. Чтобы Муха вернул свои позиции, понадобится время. А ещё — мне придётся потрудиться. Пусть я ещё мало знаю парней, с которыми теперь служу, но это не значит, что у меня есть моральное право подставить их. Подставить тем, что позволить Мухе разлагаться и дальше. Хреновый командир — беда для всех. А я меньше всего желаю нам хренового командира. Именно это обстоятельство и не давало мне просто плюнуть на старшего лейтенанта. Просто позволить ему плыть по течению. Но было и ещё одно не менее важное обстоятельство — я знал, что смогу снова поставить Муху «на ноги». И поэтому не собирался отступаться. — Товарищ старший лейтенант, — позвал я Муху, и тот будто бы проснулся ото сна. Он даже едва заметно вздрогнул, оторвав взгляд от Волкова. — Переводите, — напомнил я. И Муха после недолгих колебаний перевёл. Когда он закончил, душман снова уставился на меня взглядом того самого затравленного зверя. А потом медленно, проговаривая каждое слово, что-то ответил. — Он спрашивает, какие у него гарантии, — перевёл Муха. — Спрашивает, не обманем ли мы его. — Спросите у него, а какие у нас гарантии, что он не солжёт и не дезинформирует нас. Муха спросил. Душман ехидно хмыкнул. Кратко ответил. — Никаких, — констатировал Муха. — Вот и у него никаких, — кивнул я. — У него есть лишь одно — шанс остаться на свободе. И не погибнуть. Ведь Кандагари непременно будет искать его. И если найдёт — убьёт. Но если он согласится на наш договор, то у него будет возможность спастись и от него, и от суда. Ну или… Я, проговаривавший всё это, глядя на Муху, теперь посмотрел на душмана. На его лице всё ещё угадывалась едва заметная ехидная улыбочка. — … Ну или убить Кандагари первым. Переводите, товарищ старший лейтенант. Когда Муха перевёл, улыбку как ветром сдуло с лица душмана. Он выдохнул и облизал обветренные губы. Потом наконец ответил. — Он просит время подумать, — сказал Муха. — Скажите, у него есть пять минут. После — мы уходим из кишлака и забираем его с собой. Пока дух думал, минуты тянулись как часы. Волков, осведомившись у Бледнова, всё ли у них хорошо, вышел на улицу, чтобы осмотреться по приказу Мухи. Затаился где-то во дворе, наблюдая за подступами. Всё же нельзя было надеяться на авось. Душманы, которые уже наверняка обеспокоились тем, что их человек так долго не возвращается, стали его искать. И не исключено, что они могли найти своего поедльника раньше, чем мы на то надеялись. Пусть мельница с самого начала казалась мне ненадежным укрытием, другого у нас всё равно не было. Пришлось рисковать. А риску быть найденными добавляло и то, что Анахита призналась нам — один или два раза она встречалась здесь с душманами, чтобы передать им информацию. — Если бы мне не пришлось с ними видеться, — сказала она в тот раз, — мы бы с дедушкой никогда в жизни не пошли бы в такое гиблое и страшное место. Уже тогда для меня всё стало очевидно — если в дом к Анахите они пойдут в первую очередь, то сюда, на мельницу, повезёт если в третью. А может и раньше. — Селихов, — из раздумий меня вырвал Муха. Я отвернулся от маленького окошка, из которого можно было рассмотреть обратную сторону холма, и степь, что растянулась за ним. Сейчас, во всё усиливавшихся сумерках, эта степь казалась враждебной и безжизненной. Казалась местом, где под каждым камнем, за каждой сопкой может подстерегать опасность. — Слушаю, командир, что такое? Муха, постоянно посматривая на душмана, что сидел всё на том же месте, выглядел обеспокоенным. А ещё сердитым. — Ты что, правда хочешь отпустить его, если он расколется? Я вздохнул. — Стану ли я заключать договор с человеком, собиравшимся взорвать собственных же соседей, а вместе с ними и наших бойцов? Вопрос, думаю, риторический. — Так значит, нет? — Нет. Муха, кажется, немного успокоился. Мне даже показалось, что он украдкой облегчённо выдохнул. — Тогда зачем весь этот маскарад? — спросил он. — Чем раньше получим информацию, — сказал я, — тем быстрее сможем её проверить. И тем скорее начнём действовать. Хотя бы через наших информаторов в других поселениях. Муха задумался. — Здраво… — покивал Муха. — Да и… Дорога домой долгая. И возможно, будет опасной. Чёрт его знает… Вдруг не донесём языка? — Нас уже ищут, — согласился я. — Можем и не донести. Но какие-то ниточки он нам даст. Муха вздохнул. Посмотрел на часы. — Время вышло. Пойдём, пнём нашего «интернационального друга», чтоб скорее думал. — Пойдём, командир, — ответил Мухе я. * * * Они сидели в тесноте подвала одного из заброшенных домов близ базара. В густой темноте, пахнущей влажной землёй и остывшим потом, было темно. Свет от единственной чадившей коптилки отбрасывал на стены прыгающие, неспокойные тени. Когда Кандагари пришёл сюда и рассказал о своих подозрениях Хариму, тот ответил не сразу. Только и сделал что буркнул «Ясно». Пару минут они молчали. Харим думал. Одноглазый Кандагари — ждал. Кандагари не выдержал первым. Резко, почти срываясь, он швырнул на землю смятую пачку сигарет. — Псалай пропал! Из-за этой твоей игры с мальчишкой! Пока мы пялились на ту квартиру, как ослы на виноградник, они схватили нашего человека! Харим не шевельнулся. Он так и сидел, прислонившись спиной к прохладной глиняной стене. Смотрел на Кандагари поверх притушенного окурка. Молчал. Его спокойствие обжигало Кандагари сильнее любого строгого приказа. Сильнее смертного приговора. — У меня почти не осталось людей! — голос Кандагари сорвался на хриплый шепот, полный ядовитой ненависти. — Мы больше не можем действовать как раньше! Нам пришлось затаиться! А ты? Тратишь время на слежку, которая не дала никаких результатов! Выступаешь против того, чтобы Псалай пошёл к Анахите не один! И к чему это привело? — Если ты пришёл поспорить со мной, Кандагари, — сказал Харим, — то я не буду удовлетворять этой твоей глупой потребности. Кандагари зло засопел. Скрестил руки на груди и тоже откинулся на прохладную стену спиной. А ещё — ничего не сказал. Харим медленно выдохнул струйку дыма. Поглядел прямо на него. Словно взвешивал. — Ты считаешь, вломиться в дом Анахиты было бы вернее? — голос его был тихим, почти плоским, но каждое слово врезалось в сознание, как удары пехотной лопатки. — И чего бы ты достиг? Вернул бы одного пропавшего человека, но вполне возможно, потерял бы больше мёртвыми. А ещё — взбаламутил бы весь кишлак. Привлёк бы к нам всеобщее внимание. А ты знаешь, какие сейчас, после пожара, в общине царят настроения. Открытые и враждебные дела равняются полному провалу. — Ты рано или поздно уйдёшь из Айваджа! Вы там, в горах, мудрецы! — Кандагари вскипел снова, уже не в силах сдержать унизительную дрожь в руках. — А мы здесь, в грязи, кровью платим за ваши «великоумные» замыслы! Харим вдруг поднялся. Неспешно. Его тень накрыла тень Кандагари, поглотила её. Темнота в подвале сгустилась. — Твоя кровь — это и моя кровь, — произнёс он уже без всякого выражения. — И запретив тебе идти в бой прямо в кишлаке, я лишь хотел сохранить вам жизни и лицо перед старейшинами. Но если ты не способен держать свой гнев в кулаке, ты становишься угрозой. Для себя. Для дела. Твоё мнение я выслушал. Теперь заткнись и слушай. Он сделал паузу, давая тишине прижать Кандагари к стене и низенькому табурету, на котором он сидел. — Псалай — либо предатель, либо труп. И то, и другое ведёт к одному исходу, — продолжал Харим, — И если он угодил в руки к шурави, он прекрасно понимает свою дальнейшую судьбу. Он не дурак. — Он боится меня больше, чем шурави, — сказал Кандагари. — Верно. А ещё — он много знает. И сейчас его страх может сыграть против нас. Именно поэтому его нужно отыскать. Кандагари молчал. Потом отвел взгляд. Зрачки его сузились от злобы и бессилия. — Если Анахита завела его в ловушку, — продолжал Харим, — значит теперь и она, и вся её семья — это враги. Скажи, Кандагари, часто ли она встречалась с Псалаем? — Каждый раз, когда её русский пёс посещал кишлак, — сказал одноглазый моджахед. — И она всегда принимала его в своём доме? Кандагари задумался. — Нет. Не всегда. Иногда нам приходилось назначать встречу в других местах, там, где разговор незамужней женщины и мужчины никто не увидит. Там, где их встречи не вызовут подозрений. — Где? — Вопрос Харима прозвучал резко и отрывисто, словно гром. Кандагари опустил взгляд. Сглотнул. — У… У иссохшего колодца, на юге, за кишлаком. В пересохшем русле, возле кяризов. А ещё… Ещё на старой мельнице. Харим задумчиво засопел. Уставился на огонёк тлеющей коптилки. — До колодца слишком далеко идти. Чтобы попасть туда от дома Анахиты, пришлось бы пересечь почти весь кишлак вдоль. Туда они не пойдут. — Русло? — спросил Кандагари, взгляд его единственного глаза стал заискивающим, даже каким-то виноватым. — Вряд ли. Слишком опасно вести там пленника. Псалай — не дурак. Он хитер и расчётлив. Почти так же хитер и расчётлив, как и эти шурави. И они прекрасно понимают, что прятать пленника в русле — опасно. Ведь в кяризах, что под ним, случился наш бой. А они плохо знают те туннели. Не станут рисковать. — Тогда… — несмело начал Кандагари. — Тогда мельница? — Мельница, — Харим кивнул. — Это место видится мне самым удачным, чтобы затаиться. И начнём мы именно с него. * * * Душман, звали которого, к слову, Псалаем, решил пойти на нашу «сделку». И рассказал всё, что знал. Он поведал нам, что в кишлаке действовала небольшая группа душман, которые по большей части занимались тем, что вели вербовку среди местных жителей, а ещё выступали охраной и рабочей силой для проповедника. Рассказал про Харима — младшего полевого командира, какого-то местного «царька», державшего под своей командой самую крупную группировку боевиков. И про Кандагари, что был кем-то вроде оперативного командира группы духов в Айвадже. Но самое главное, он поведал об оружии. — Он говорит, — продолжал переводить задумчивый Муха, — что оружие попадало в кишлак через кяризы. А откуда оно бралось, точно не знает. — А что знает? — спросил я. Муха спросил, но Псалай помедлил отвечать. Потом, нахмурившись, снова заговорил. — Какая-то бессмыслица, — поморщился старлей, когда дослушал Псалая. — Что он говорит? — поторопил его я. — Говорит, — продолжал Муха, — что ходят слухи — оружие в кишлак везли из пещер Хазар-Мерд, что на перевале Катта-Дуван. Но там стоит третья застава. И она постоянно проводит рейды в те пещеры. Ни разу крупных схронов или караванов с оружием там не нашли. Так, мелочь, что даже смешно принимать её всерьёз. Муха задумался и добавил: — Скорее всего, это правда слухи. — Возможно, — я почесал шершавую от пробившейся щетины щёку. — А возможно и нет. Надо проверять. Спросите его, что он знает о самом Муаллим-и-Дине. Спросить Муха не успел. Всё потому, что в мельницу вошёл, нет, даже влетел Волков. Да так, что входная дверь с громогласным грохотом бабахнулась о стену. Мы почти разом обернулись. Встали с корточек, чтобы посмотреть на зама поверх жерновов. — Ты чё творишь, дурень⁈ — зло крикнул ему Муха. — Совсем из ума выжил! Ещё поори на весь кишлак, что мы тут духа держим! — В-виноват… — выдохнул Волков. Из входа в хлев показалось озадаченное лицо Бледнова. — Ты что ли, дурнины какой объелся⁈ — крикнул на него Муха. — Я… — Бледнов нервно сглотнул. — Просто там… — Что случилось, Дима? — спросил я спокойно. Волков уставился на меня. — Я заметил… Заметил нескольких человек, — сказал он. — Они двигались из кишлака в сторону мельницы, а когда сошли с дороги, разбежались по кустам! Будто бы схоронились! Будто бы готовятся… — К штурму, — догадался я. Муха помрачнел. — Да… — закивал Волков. — П-падла… — выдохнул Муха. — Нашли-таки. Причём быстрее, чем я думал… Сколько их было? — Я… Я не знаю… — покачал головой Волков. — В полутьме ничерта не видать. Только и смог разглядеть, что тени какие-то! А потом р-р-раз и нету их! — Так. Всем слушать меня, — сказал я командирским тоном. — Как совсем стемнеет — будут штурмовать. И нам нужно к этому подготовиться. Глава 15 — Значит так, — торопливо начал я, когда мы втроем прижались к стенке у окошка, рядом с Псалаем. — Времени мало. Будем действовать быстро и использовать окружение. Муха нахмурился, посмотрел на сидевшего под стеной душмана. Тот казался совершенно спокойным. Его глаза поблескивали почти в полной темноте, словно глаза зверя. — Волков, — продолжал я, — привяжи душмана к мачте, заткни ему рот чем-нибудь, чтобы не орал до поры до времени. — Селихов… — мрачно заявил Муха, — давно ли ты у нас командиром стал? Я сурово уставился на старшего лейтенанта. — Если у вас есть собственный план действий, то можете предложить его, товарищ старший лейтенант. Но действовать нужно быстро. — Кажется… — сказал тихо Волков, уставившись в маленькое запыленное окошко, — кажется, они уже здесь… Окружают мельницу. Муха, прижатый нашими с Волковым и Бледновым взглядами, принялся судорожно соображать. Глаза его подрагивали, зрачки быстро дергались, пока он думал. Потом Муха глянул на наган, что был сейчас у него. — С-с-с-сука… — протянул Муха. — Ладно, Селихов. Давай, чего ты задумал? — Просто исполняйте то, что я вам скажу, — тихо проговорил я, обведя всех взглядом. — Если сделаем как надо, отбросим их. Ясно? Офицеры и Волков переглянулись. — Дима, давай к душману. Быстро, — скомандовал я. Волков тут же подорвался, пролез к Псалаю, схватил его за одежду. Тот стал сопротивляться. — Товарищ лейтенант, — обратился я к Бледнову, — погасите свет в закроме. Мне нужна лампа. Бледнов помедлил. — Мы будем принимать их прямо здесь? — пробормотал он несмело, — а как же моя семья? Они… — Они укроются в закроме. Пусть спрячутся в темноте. Проследите за этим. А вы нужны нам здесь. И еще кое-что. Ваше табельное. Бледнов бессознательно потянулся к кобуре, что висела на ремне. — Табельное? — Да. Товарищ старший лейтенант, — я кивнул на Муху, — отличный стрелок. Прошу вас передать ему оружие. Бледнов озадаченно посмотрел сначала на меня, потом на Муху. Муха ответил ему суровым взглядом. — Я… Это табельное оружие и… — замямлил он. — Слушайте меня, если хотите защитить свою семью, — нажал я. Бледнов выдохнул. Потом достал свой Стечкин и передал его Мухе. Старший лейтенант быстро проверил магазин и передернул затвор. — Товарищ командир, — сказал я Мухе, — нужно перекинуться парой слов с душманом. Надо, чтобы вы помогли перевести. Муха кивнул. Мы встали. — Хоть бы сдюжить, — украдкой сказал мне Муха. — Сдюжим, — кивнул я. — Ну тогда… — Муха сглотнул. — Удачи нам. * * * — Они там… Они точно там… — прошептал Кандагари, перекладывая автомат из-за спины на колени. — Я видел какой-то свет в окне. Вон там… Харим ничего ему не ответил. Он только сузил глаза, чтобы пробиться через полутьму поздних сумерек. Потом прислушался, оценивая обстановку. К мельнице они пришли вдевятером. Девять вооруженных воинов аккуратно, в темноте вышли из кишлака. Быстро направились по дороге к холму, где стояла древняя постройка. Потом, скрываясь в темноте, кустах, за камнями, минуя тропу, что бежала к мельнице, они поднялись на холм. Аккуратно окружили мукомольню. Заводить людей во двор Харим не спешил. — Почему ты медлишь, Харим? — прошипел Кандагари тихо, а потом приподнялся, посмотрел поверх груды размякших, развалившихся от времени сырых глиняных кирпичей, что лежала в нескольких метрах от дувала двора мельницы. — Их немного! Давай просто зайдем внутрь и проверим! Они скорее всего там! — Они определенно там, — задумчиво сказал Харим, прорезая темень взглядом. — Тогда чего мы ждем⁈ Их, скорее всего, намного меньше, чем нас! Нужно войти и убить их всех! — Скажи, Кандагари, — вздохнул Харим и посмотрел на своего одноглазого подельника. — Сражался ли ты когда-нибудь с советскими солдатами? Кандагари аж выпучил единственный глаз. — Ты хочешь сказать, что я не настоящий моджахед? Что я крыса, которая отсиживается в тени⁈ — Так сражался или нет? — Пусть я провалюсь прямо сквозь землю. Пусть Аллах навлечет на мою голову самые суровые бедствия, если нет! — И кто это был? Мотострелки? Спецназ? Или может быть воздушно-десантные войска? Кандагари поморщился. — Я не привык спрашивать у шурави, кто они такие перед тем, как убивать их! Да и какая разница? Они все неверные! С ними нет Аллаха! Они трусливы и наивны. Они… — Трусливы? — ухмыльнулся Харим. — О нет. Нет. Если кого и можно назвать трусливыми, то только не тех людей, что уговорили Анахиту работать с ними и выкрали нашего человека у нас же из-под носа. Нет. Шурави изобретательны. Они смелые и хитрые враги. И последнее, что можно делать — недооценивать их. Кандагари поджал губы. Искривил их в неприятном выражении. — Я думаю, друг мой, — сказал ему Харим, — что лазутчик и шпион из тебя получился гораздо лучше, чем воин. Поэтому просто слушай меня и исполняй мой приказ. Мы должны подступиться к этим шурави хитрее. Изобретательнее. И для начала нам нужно прощупать их оборону. * * * Было тихо. Мы заняли позиции. Бледнов и Волков, вооруженный наганом, остались с Псалаем в тени. Бледнов следил за привязанным к мачте душманом. Волков же, укрывшись за жерновом, следил за окнами, что были позади нас. Мы с Мухой спрятались в углу, за какими-то старыми деревянными бочками для зерна. Я держал наготове лампу с опущенным фитилем, чтобы уменьшить ее свечение до минимума. При этом я дополнительно обернул стеклянный животик лампы тряпкой, чтобы еще сильнее пригасить свет. Но сделал это так, чтобы не перекрыть фитилю подачу кислорода. Муха же, вооруженный Стечкиным, сидел рядом, готовый в любой момент открыть огонь. — Что-то нет их, — прошептал Муха. — Ну, если Волкову все это с перепугу почудилось, и мы тут просто так ждем, я ему потом по шее-то надаю… — Я думаю, он прав, — ответил я командиру. — То, что они придут сюда, было только вопросом времени. И тут все зависело от того, успели бы мы вовремя убраться или нет. Мы не успели. Теперь пойдем другим путем. — Это уж точно… — Муха сжал рукоятку пистолета, который держал наготове. — Другим, мать его так… Путем… И все же… Командир зыркнул на Волкова, которого почти совсем не видно было в темноте, если, конечно, не знать, где же он прячется. — И все же я б хотел, — продолжил Муха, — чтобы Волкову почудилось… Впрочем, мы убедились в том, что замкомвзвода совсем не почудилось, когда дверь распахнулась и внутрь ворвался единственный, вооруженный автоматом душман. — Стреляйте… — прошипел я. — Он один… Себя раскроем… — заколебался Муха. Душман, услышав шёпот, вскинул автомат и что-то крикнул. — Стреляйте! Муха выстрелил. Звук одного единственного выстрела прокатился по ветхому нутру мельницы. Пистолет озарил все вокруг краткой вспышкой. Душман захрипел, схватился за горло. Потом рухнул на колени, стал рвать на шее одежду. Наконец он завалился ничком. С полминуты подергался и умер. — А… Зараза… — выругался Муха, — зачем было стрелять? Мы себя раскрыли… Потеряли фактор внезапности и… — И они знают, что мы вооружены и неплохо стреляем, — хмыкнул я. — А потому будут действовать решительно, но аккуратно. Будьте наготове. Сейчас пойдут снова. Некоторое время все было спокойно. Я забрал с мертвого душмана автомат и четыре магазина к нему. Мы с Мухой быстро перенесли наше укрытие из угла на несколько метров вправо от двери. Затаились там. Я аккуратно проверил лампу. Фитиль едва заметно горел. На его кончике плясал несмелый синенький огонек. — Что-то они не идут, — прошептал Муха… Ответом ему стал резкий удар, резкий звук разрезаемого бычьего пузыря, которым была обтянута оконная рама. Потом я заметил, как что-то проталкивают сквозь прорезь. Волков немедленно открыл огонь по окну. Выстрелил два раза, но предмет все равно провалился внутрь помещения и упал под стеной. А потом я увидел, как он источает едкий, густой дым. Помещение немедленно стало заполняться им. Бледнов закашлялся. — С-с-с-учья дочь… — выругался он, натирая глаза. Волков принялся материться, согнувшись в три погибели и отхаркивая густую слюну. — Дымовая шашка! — крикнул я. В следующее мгновение приоткрытая дверь распахнулась. Внутрь тотчас же ворвались три или четыре душмана. С криками и воплями они принялись искать, где мы есть. Я не растерялся. Быстро схватил лампу, выкрутил свет на максимум, а потом высоко поднял ее и сдернул тряпку. Свет в одно мгновение разогнал тьму в половине помещения. Душманы на миг замешкались, ослепленные им. Муха тут же дал очередь из АК. Дал небрежно, навскидку, длинную, прямо от бедра. Первый этаж мельницы наполнился невероятным грохотом. Он колотил по ушам, оглушал, оставался в голове неприятными, несмолкающими гулом и звоном. Духи попадали на землю. Кто-то умер сразу. Кто-то слабо шевелился. Муха, не теряя времени, поднялся из-за укрытия и в два выстрела дострелил раненых. Не гася лампу, я поставил ее на гниловатое дно бочки, стоявшей вверх тормашками. Увидел, что часть помещения уже наполнилась густым дымом. Воняло гарью и чем-то пряным. Я быстро почувствовал резь в горле и глазах. Закашлялся. — Сука… — Муха тоже раскашлялся, — выкуривать нас собрались, падлы! Вдруг командир снова зашелся в жутком приступе кашля. — Держите дверь, если попрут! — крикнул я, стягивая китель. Когда я бросился к шашке, Муха принялся обматывать лицо грязной тряпкой, которой я прикрывал лампу. При этом автомата он не отпускал. Сквозь густой дым я с трудом, слезящимися глазами, рассмотрел шашку. Она оказалась кустарной, сделанной из какой-то бумаги. Я быстро накинул на нее китель, перекрывая огню кислород. Принялся топтать его, опустившись, покрепче прижимать края кителя к земле. Из дыма, пошатываясь, выбрался Волков. Он плевался и кашлял. А еще — нес в руках какую-то большую чугунную кадку. — Молодец! — сквозь кашель крикнул я, — накрывай, ну⁈ Волков накрыл. Очень быстро шашка затухла. Но она уже успела надымить достаточно. — Окошки! Окошки ломай! — заорал я, — надо сквозняк! Но аккуратно! Я схватил первое, что попалось под руку — какое-то корыто для зерна и с размаху врезал им в ближайшее окно. Рама с хрустом проломилась. А потом по окошку зарядили очередью. Я рухнул под него, пережидая, пока пули хлопают по глиняной стене. Волков разломал свое голыми руками. Но по нему огонь не открыли. — Сука… Все равно… Жжет… — простонал он, натирая глаза. Зам посмотрел на меня. Глаза его опухли, слезы и сопли катились ручьем. — Ложись! На пол ложись! — крикнул я. Муха уже додумался и сам. Сквозь пелену слез я видел, как он лежит за бочкой, с перевязанным лицом. Мы с Волковым упали на землю. Бледнов последовал нашему примеру и тоже рухнул вниз. Почти весь дым поднялся, и у пола оставалось двадцать-тридцать сантиметров свободного от него воздуха. — Лицо защитить! — Я стал стягивать с себя майку, перематывать ей лицо. Бледнов с трудом, кашляя и отхаркиваясь, снял китель. Стал пытаться завязывать его на шее и лице, вроде маски. То же самое принялся делать и Волков. Душман, оставшийся в дыму, мычал и кряхтел, сдавленно, глухо кашлял с кляпом во рту. — П-падла… Да они же сейчас зайдут и постреляют нас… — начал Бледнов, — постреляют, как кроликов! А потом он просто хрипло заорал: — Анахита! Анахита, где ты⁈ Анахита! — Тихо! Без паники всем! Вернуться на позиции, слышите⁈ — кричал я, — Давайте ко входу! Там так не надымило! Снова заговорил автомат Мухи. Пули защелкали по дверному проему. Командир выстрелил короткую очередь. Мы услышали сдавленный крик. Кто заходил — не видели. Когда мы по-пластунски подобрались к выходу, я тут же вытянул автомат из рук одного из трупов, передал его Волкову. Потом подцепил следующий. Волков передал свой Бледнову, принял у меня новый. К сожалению, до следующего АК мне было не дотянуться. И я нащупал на поясе душмана ТТ, вынул его из-за кушака. К этому времени дым уже равномерно повис под потолком. Мы могли даже ходить на полусогнутых. Резь в глазах еще оставалась, но дымовая шашка, видимо, была изготовлена с применением самого обычного перца, и потому сила неприятных ощущений отступала достаточно быстро. — Что… Что будем делать дальше⁈ — крикнул мне Волков, припав спиной к стене и стараясь отдышаться. — Держаться! — крикнул я, — будем держаться и дальше! Я с трудом, рискуя, переполз к следующему трупу, вытянул его автомат. Потом быстро сменил позицию, держа на мушке дверь. Снаружи было темно. Темно и на первый взгляд пусто. И лишь неприятно-теплый афганский сквозняк шевелил мои волосы. * * * — Пятерых! Мы потеряли пятерых убитыми, а одного раненым! — хрипловато, вполголоса воскликнул Кандагари. — Вот значит как ты решил действовать, Харим? Ты решил убить нас всех, загоняя туда по очереди? Харим, задумавшись, молчал. Он обернулся, посмотрел, как раненному Юсуфу, отцу того самого погибшего в кяризах мальчика, оказывают медицинскую помощь. Юсуф лежал на земле и тяжело дышал. Хрипел. Моджахед по имени Абдула перевязал его рану советским ИПП, но Харим уже знал — этой ночи Юсуф не переживет. Три раза они пошли на штурм. И все три попытки окончились неудачей. Харим прекрасно понимал, что имеет дело не с простыми мотострелками. Не с зелеными мальчишками, которых только вчера призвали в армию. Но он поклялся бы Аллаху в том, что не ожидал подобной отваги от этих людей. Штурмы, хоть и оказались неудачными, дали Хариму некоторое представление о враге. Во-первых — шурави было немного. Во-вторых, они были плохо вооружены. По крайней мере до первого штурма. Теперь в их распоряжении есть автоматы, а это усугубляло дело. Некоторое время Харим ждал, что дымовая шашка сделает свое дело. Что шурави придется выйти наружу, где их, дезориентированных и подавленных, легко можно было бы уничтожить. Или даже захватить живыми. Но этого не произошло. Шурави не вышли. На миг Харим даже удивился их выдержке, моральной силе и дисциплине. А еще — он понимал, что теперь находится в худшем положении. У шурави есть оружие и укрытие. А у него теперь лишь трое бойцов, включая Кандагари и его самого. Штурмовать в таких условиях больше нельзя. Теперь преимущество на стороне советских бойцов. Даже несмотря на то, что те, наверняка, еще страдают от последствий перечной шашки. Но страдать они будут недолго. Пройдет еще пять минут, и бойцы станут почти полностью боеспособными. Что говорить, ведь даже под влиянием дыма они умудрились отбить последний штурм. — И что? И что ты теперь намерен делать⁈ — крикнул на Харима Кандагари. Харим оторвал взгляд от раненого. Медленно обернулся и заглянул в единственный глаз Кандагари. — Закрой рот, пес, — прошипел он тихо. Кандагари даже вздрогнул. Сидя за все той же кучей размякшего кирпича, он несколько неестественно выпрямил спину на присядках. Харим знал, зачем он это сделал — так проще и быстрее будет выдернуть нож из-за кушака. — Хочешь схватиться за нож? — спросил Харим с тихой, но очень осязаемой угрозой в голосе. — Ну давай, собака, попробуй убить меня. Посмотрим, как это у тебя получится. Несколько мгновений моджахеды сверлили друг друга взглядами. Наконец Кандагари отступил. Он снова ссутулил плечи и посмотрел на Юсуфа и Абдулу, находившихся чуть-чуть в стороне. Видимо, хотел убедиться в том, что они не слышали, как Харим обозвал его собакой. — Я тебе это так просто не спущу, Харим, — только и смог ответить Кандагари. — Конечно. Конечно не спустишь, — равнодушно ответил Харим и снова посмотрел на мельницу, где прятались шурави. — Поговорим об этом потом. А сейчас ты должен быть благодарен, что я не отправил тебя в штурм, как других славных воинов. Ты не достоин их доблести. И умер бы там как трус. Но пока ты живешь. Кандагари сглотнул. Опасливо покосился на Харима. — И что же ты теперь будешь делать? — спросил он. — Преимущества у нас теперь нет. Возможно, врагов теперь больше, чем нас. — Но они этого не знают, — сказал Харим сурово, а потом закричал: — Русские! Я знаю, что вас мало! У вас мало автоматов и мало патронов! У вас нет гранат и лекарств! А у меня тут много людей! Но и много уже погибло! Больше я крови не хочу! Выдайте нам предательницу и нашего человека! Тогда мы просто уйдем! Вам необязательно умирать сегодня ночью! Глава 16 — Повторяю еще раз! — кричал Харим. — Мы просто уйдем, а вы останетесь живы! Моджахеды притихли. Харим внимательно следил за распахнутой дверью мельницы. Внутри горел робкий желтый свет керосиновой лампы. Канадагари примостился рядом с Харимом. Вцепившись в свой автомат, он громко и немного нервно дышал. Внезапно Харим увидел, как в проеме появился человек. Он, словно черная тень, выскочил сбоку и… показал им кулак в неприличном жесте. Кандагари дернулся, вскинул автомат, прицелился, но шурави уже исчез. А потом они услышали… хохот. Хрипловатый, но громкий смех советских солдат. Приглушенный, он тем не менее отчетливо доносился до ушей моджахедов, ждущих снаружи. — Да они… Да они над нами потешаются! — разозлился Кандагари. — Эти псы дразнят нас! Харим ему ничего не ответил. Только медленно засопел носом. * * * В мельнице стало темно. Свет поблескивал только в закроме. Взяв керосинку, Бледнов ушел туда, чтобы осведомиться о состоянии Анахиты и остальных. Муха и Волков, устало сидя у стен, обняв автоматы, громко смеялись. Их развеселила дерзкая выходка замкомвзвода, показавшего душманам кулак через локоть. Я тем временем стащил Псалая с жерновов. Душман рухнул, как полный картошки мешок. Он сдавленно, сквозь кляп, закашлялся. Его глаза были красны от перца. Тряпка, которой ему заткнули рот, насквозь промокла от слез, соплей и слюней. Я аккуратно развязал ее. Освободил ему рот. Псалай немедленно раскашлялся, принялся отхаркиваться. Муха, сторонясь едкого дыма, пригнувшись, подобрался ко мне. — Ну, че он тут? — спросил Муха. Псалай, казалось, был в полубессознательном состоянии. Явно надышавшись дыма, он только и мог, что силиться продохнуть и отхаркаться. — Его не собирались спасать, — сказал я. — Хотели зайти и прихлопнуть нас всех разом. Муха устало покивал головой. — Теперь слыхал, че говорят? Ультиматумы нам выставляют. Муха проговорил эти слова резко и с отвращением. Словно бы сплюнул. — Блефуют, — сказал я, глядя на корчащегося на полу душмана. Муха снова покивал. — Хрен мы выйдем, Саша, — сказал он решительно. — Хрен сдвинемся с места. Надо будет — просидим до утра. Потом, по светлому, будем прорываться. Но этих сук я сюда не пущу. Я глянул на Муху. Старший лейтенант вроде как приободрился. Несмотря на все произошедшее, настроение у него стало приподнятым. Я не знал, послужила ли тому выходка Волкова, или же Муха, отразив несколько штурмов, снова поверил, что еще кое-начто способен. — Как думаешь, не помрет? — спросил Муха, кивая на Псалая. — Еще не помер. Это уже хорошо. А там глянем. Муха обернулся. Посмотрел на Волкова, контролировавшего входную дверь с оружием в руках. Скользнул взглядом по пустому и низкому дверному проему закрома. Внутри, в свете лампы, плясали тени. Оттуда доносились едва слышимые голоса. Это замполит разговаривал о чем-то с Анахитой. Возможно, успокаивал. — Слушай, Саша, — немного хрипловато начал Муха, — разговор есть. — Думаешь, сейчас для этого подходящее время, командир? — сказал я с едва заметной ухмылкой. — Боюсь, что другого времени нам может и не представиться. — Ну тогда я слушаю. Муха снова оглянулся. Шмыгнул носом и сглотнул. Обратил ко мне свое лицо. Глаза старшего лейтенанта были все еще красными от перцового дыма. Загорелая обычно кожа тоже зарумянилась. Губы сильно опухли. — Я… — начал он, как бы выдавливая из себя слова, — я хотел тебе спасибо сказать. Поблагодарить. — За что? Муха замялся. — Да… Да за все. И за чайхану… И за сегодня… Внезапно Муха смутился. Опустил взгляд. — Выручил ты меня. Никогда я не ожидал, что меня в таких делах кто-то из простых бойцов выручит. Я сам, знаешь ли, привык всех выручать. А тут выходит… — старлей недоговорил и вздохнул, — вон оно как выходит… Каждое слово давалось Мухе с явным усилием. Ясно было, что старший лейтенант не привык вываливать на других свои мысли. Тем более — делиться тем, что накипело. И тут я его прекрасно понимал. И все же Муха решил со мной поговорить. — Ты — это не весь разведвзвод, командир, — напомнил ему я. — Это точно… — Муха горько усмехнулся. Несколько мгновений он помолчал, как бы силясь еще что-то сказать. — Ну и… Короче… — продолжил Муха негромко. — Ты это… Извиняй, что цеплялся зря. Сам понимаешь… Биография у тебя… Неоднозначная. — Принимается, — кивнул я. Муха прочистил горло. Снова посмотрел на Псалая. — Ну так и что делать будем? — спросил старлей. — Дашь какой-нибудь совет, или как? — Да есть тут у меня одна идейка… — задумчиво сказал я. — Какая? Внезапно свет лампы стал ярче. Мы с Мухой обернулись. Это Бледнов вышел из закрома и устало сел на ящик у дверного проема. — Ну, как они там? — спросил я. — П-порядок, — выдохнул замполит и кашлянул. — Им там дымом почти не заволокло. Совсем стемнело. За окном стрекотали свою нехитрую музыку сверчки. Где-то выл шакал. Потом к шакальему вою добавился новый — это главарь душманов вновь подал голос. — Снова свою шарманку завел, — послушав его немного, сказал Муха. — Все то же болтает? — догадался я. — Все то же, — согласился Муха. — И что нам теперь делать? — спросил Бледнов. — Отбиться отбились. Но… но теперь и выходить как-то надо. Я не хочу, чтобы Аня с дитем тут сидели, слушали, как мы друг друга стреляем… — А вот… — Муха ухмыльнулся. — У товарища старшего сержанта, кажись, есть какая-то идея. А? Саня? Есть же? — Есть, — кивнул я. — Если они пошли на блеф, значит, отчаялись. И могут дрогнуть в любой момент. — И? — Муха вопросительно приподнял бровь. — И мы попробуем этим воспользоваться, — улыбнулся я. — Пойдем на хитрость. * * * — Вы должны отойти к пересохшему руслу! Отойти открыто, чтоб мы видели! Тогда у нас час, чтобы уйти. Потом возвращаетесь и находите своего человека тут! Целым и невредимым! Как тебе и надо, сегодня никто больше не умрет! Молодой, чуть хрипловатый голос звонко звучал из светящегося желтоватым светом дверного проема мельницы. Шурави разговаривал на дари. Но говор его был каким-то корявым, нескладным. Чужой язык давался русскому с ощутимым трудом. Самого говорившего они не видели. — Шакалы… — прошипел Кандагари, — они сами решили ставить нам условия! Он обернулся, лязгнул автоматом о кирпичи. — Ты слышал их, Харим? Вот к чему привела твоя нерешительность! Шурави снова потешаются над нами! Харим? Харим молчал. Только что он видел, как умер Юсуф. Харим и раньше видел смерти. Возможно, даже чаще, чем ему хотелось бы. И всегда они казались немолодому моджахеду обыденностью. Иногда даже честью. Но сейчас… Сейчас, при виде того, как Юсуф испустил дух на руках Абдулы, Харим почувствовал что-то новое. Пусть он почти не знал Юсуфа. Пусть лишь однажды видел его погибшего в кяризах сына. И все же их гибель показалась вдруг Хариму горькой. Даже больше — какой-то бесполезной. «Они ничего не сделали для джихада, — подумал Харим. — Даже не успели убить ни одного неверного. Это напрасно потраченные жизни. Всевышний… Как же ты теперь обойдешься с душами этих людей?» — Харим! Ты слышишь меня⁈ — зло позвал его Кандагари. Харим обернулся. Посмотрел сначала на одноглазого моджахеда, а потом на мельницу. — Они не поверили твоему блефу! Они знают, что будь у нас много людей, мы уже выковыряли бы их оттуда силой! — снова крикнул Кандагари. Харим не торопился отвечать одноглазому. Он вздохнул. Потом набрал побольше воздуха в свою широкую грудь и прокричал: — Шурави! Мы согласны! Мы отходим к реке! У вас один час, чтобы уйти! Каждый, кто останется, когда мы вернемся, будет убит во имя Аллаха! После Харим медленно поднялся. Взял автомат. Кивнул Абдуле. — Сейчас заберем хотя бы тело Юсуфа. Потом вернемся за остальными. Помоги нести. — Что?.. — опешил вдруг Кандагари. Харим одарил его суровым взглядом. — Ты идешь или остаешься сидеть здесь, как крыса? Кандагари сузил свой злой глаз. Из-за этого его пустая, затянувшаяся кожей глазница показалась Хариму еще более мерзкой, чем обычно. — Ты собираешься бежать, а меня называешь крысой?.. — Если у тебя есть идеи получше, то я слушаю, — мрачно проговорил Харим. — Может, ты призовешь еще людей? Нет? Ну конечно нет. Ведь все, кто согласился бы сражаться с неверными прямо сейчас, уже лежат мертвыми под стенами этой проклятой мельницы. А другие — ушли в горы, когда шурави обвели тебя вокруг пальца и сорвали твой мерзкий план с бомбой. Так что же ты еще предложишь? Идти на штурм? Погибнуть зазря? Просто так? Если ты настолько смел, что решишься на это, то можешь попробовать. Вот только в одиночку. Но будь готов, что советская пуля пробьет твое сердце раньше, чем ты увидишь тех шурави в тенях мельницы. Потому кончай гавкать и идем. Кандагари медленно встал. Сгорбился, словно зверь, готовый к прыжку. — Ты трусливая тварь, Харим, — сказал он немного погодя. — Трусливая тварь и предатель… Ты готов договариваться с неверными… Готов идти у них на поводу… Ты готов… Он не успел договорить. Сокрушительный удар приклада свалил Кандагари с ног. Моджахед рухнул на землю. Покривившись от боли, вытер кровь с лица. Поплевал в руку, чтобы попытаться рассмотреть красное в ладони. Потом он зыркнул на Абдулу, сидящего у тела Юсуфа. Моджахед наблюдал за тем, как Харим сбил одноглазого с ног, но, почувствовав взгляд Кандагари, он тут же опустил свой. — В Айвадже уже давно все пошло не так, как должно было, — холодно сказал ему Харим, опуская автомат. — Пошло не так с того самого момента, когда Муаллим-и-Дин призвал детей идти на войну. Когда пакистанец вмешался в наши дела и науськал вас взорвать своих же братьев и сестер. Кандагари медленно, с трудом поднялся. Ремень автомата сполз с его плеча, и оружие с лязгом упало на землю. — Это не Джихад, — покачал головой Харим. — Видит Аллах, так не сражаются за веру. — Аллах… — Кандагари усмехнулся. — Прикрываешься именем Всевышнего в своей трусости… Как же ты жалок… — Слова крысы не трогают ни мою душу, ни мою честь, — возразил Харим, потом, не оборачиваясь к Абдуле, он приказал: — Мы уходим. Даем шурави час. Таково мое слово. Канадагари оскалился, словно зверь. — Твое слово — это ни что. А вот тебе мое слово! Кривой нож певуче застонал, когда Кандагари вынул его из ножен за кушаком. Харим было вскинул автомат, но не успел. Одноглазый моджахед был скор. Очень скор. * * * — Ну, че они? Ушли? — спросил Муха у Волкова. Замкомвзвода наблюдал за двором и окрестностями и при этом старался держаться подальше от дверного проема, чтобы не стать отличной мишенью. — Ничерта не видать, товарищ старший лейтенант, — пожаловался он, — может, еще там сидят. Я аккуратно, с некоторого расстояния, заглянул в пустое от рамы окошко, ведущее во двор. Снаружи было темно, пока не замаячили какие-то тени. — Что-то происходит, — сказал я. Все напряглись. Похватались за оружие. Стали ждать. А в следующее мгновение прогремели несколько одиночных выстрелов. Муха, Волков, Бледнов — все попадали на пол, ожидая, когда прилетит. Я аккуратно присел под окном. — Набрехали, падлы… — прошипел Муха, отщелкивая магазин АК и проверяя патроны, — штурмовать собрались! Видать, не сработала твоя хитрость! — Стреляют не в нас, — сказал я, снова аккуратно выглядывая в окошко. Спустя мгновение за отгремевшими выстрелами последовали новые. Завязалась краткая, но яростная перестрелка. Впрочем, она почти сразу же прекратилась. Эхо выстрелов еще некоторое время висело над холмом, но очень скоро и оно стихло. — Эт че было? — удивился Волков, приподнимая голову. Я нахмурился, увидев в темноте едва различимое движение. А потом обернулся к Мухе и сказал: — Мне нужен один доброволец. — Чего? — Муха нахмурился. — Я выхожу наружу, — решительно сказал я. От автора: * * * ✅ Продолжение самой популярной серии о попаданце в Афганистан и Сирию. История о мужестве, отваге и доблести человека, верного своему долгу. ✅ Главный герой выполняет рисковые и опасные задания. ✅ На весь цикл действуют СКИДКИ https://author.today/work/371727 Глава 17 Когда мы с Мухой тихо вышли из мельницы, на полном звёзд небе уже ясно горела спокойная луна. Тёмные облака, в которых она пряталась всё это время, миновали. Холм теперь освещал мягкий лунный свет. Он окрасил всё вокруг в холодные, тёмно-синие тона. Вычертил глубокие, бездонно-чёрные тени окружающей действительности. Я, вооружённый автоматом, выдвинулся первым. Максимально бесшумно направился к первому попавшемуся укрытию — суховатому, высотой в половину человеческого роста бурьяну. Муха, тем временем, прикрывал меня с порога, внимательно контролируя обстановку. Было тихо. Здесь, вокруг мельницы, воцарилась такая знакомая тишина, которая бывает, когда только что закончился стрелковый бой, но стороны всё ещё остаются начеку, в любой момент готовые к обороне. Вот только сейчас, по моим ощущениям, обороняться нам было не от кого. Шакал больше не выл где-то вдали. А вот сверчки уже возобновили свои беззаботные трели. Мы с Мухой двигались молча. Аккуратно перебирались от укрытия к укрытию, постоянно прикрывая друг друга. Таким образом мы преодолели где-то пятьдесят метров и наконец добрались до тел душманов. Их было трое. Все они лежали за большой кучей битых кирпичей, что находилась в некотором отдалении от дувала, за пределами двора мельницы. — Они что? Друг друга постреляли? — спросил Муха тихо. — Как видишь, — я присел у одного тела. Проверил пульс. Это был мужчина лет сорока. В его груди чернела огнестрельная рана. Душманы перевязали его, но, по всей видимости, дух схлопотал коллапс лёгкого и просто захлебнулся собственной кровью. Следующим оказался боевик с перерезанным горлом. Он лежал несколько ближе к куче кирпича. Просто валялся на спине, словно брошенная кукла. Словно солдатик, которого оставила на полу небрежная рука ребёнка. Его лицо замерло в спокойном выражении. На горле я заметил глубокий разрез. Его убили ножом. — Этот тоже готовый, — сказал я, пересаживаясь на второе колено. Муха ответил не сразу. Он прислушался к спокойному ветру, гулявшему по холму. Ветер этот, ещё недавно казавшийся неприятно тёплым, посвежел. Приятно обдувал лицо и шею. — Там ещё один, — позвал я Муху. Мы аккуратно и тихо обыскали трупы. Не найдя ничего особенного, прошли ещё несколько метров к другому телу, которое я заметил. Оно лежало немного ниже по холму, на низком, но густом ковре из трав, которым порос склон. Душман оказался худоватым, но высоким. Я сразу обратил внимание на лицо — тёмное, костлявое, оно было обращено к небу. Труп лежал на спине. Лицо врага застыло в странной гримасе — некой смеси удивления и бессильной злобы. Его рот остался открытым и искривлённым. Единственный глаз смотрел в небо. — Одноглазый, — опустился рядом с ним Муха. — Кандагари, — сказал я. — Про него упомянул Джамиль в своей чайхане. С ним же говорили духи, когда мы сидели в сарае. — Спекся, голубчик… — ехидно прыснул Муха. — Он, видать, их вёл. Муха задумался. Ещё раз осмотрел тело. — Интересное кино получается, — сказал он. — А чего это они стали друг друга стрелять? Чего не поделили? — Возможно, у него были разногласия с командиром, — сказал я, осматривая три отчётливых раны на торсе духа. Они перечертили его тело от паха до левого плеча. — Душмаешь, есть ещё кто-то? — насторожился Муха. — Думаешь, не он с нами разговаривал? Внезапно ещё ниже по холму, у небольшого, скрюченного дерева старой абрикосы, мы услышали хруст сухой травы. — Ну его же кто-то убил, — сказал я задумчиво. — Пойдём. Только аккуратно и тихо. Мы вскинули автоматы, торопливо, заходя с обеих сторон от дерева, принялись приближаться к месту, откуда исходил странный звук. Когда я первым заглянул за дерево, то увидел его. Крупный, крепкий душман стоял на ослабевших ногах и опирался о дерево плечом. В руке он держал низко опущенный пистолет. Второй — зажимал рану внизу живота. — Стой! — крикнул я, вскидывая автомат. За спиной душмана появился Муха. Он, не сводя мушки с врага, медленно обошёл его полукругом и застыл слева от духа. Душман еле держался на ногах. Тяжело, хрипло дышал. Я заметил, как левая штанина его шаровар до колена пропиталась кровью. Прилипла к бедру. Дух на нас почти никак не отреагировал. Он только поднял полноватое лицо. Когда его осветила луна, я узнал этого человека. Муха крикнул духу что-то на дари, но тот даже не дрогнул. Он просто уставился на меня своими блестящими в лунном свете глазами. — Харим, — не удивился я. — Ты знаешь эту падлюку? — прохладно спросил Муха. — Встречался с ним у мечети, когда ходил к Мулле. Он представился сыном одного из старейшин. А ещё — мирным хлеборобом. Муха сплюнул. — Хлебороб, мля. По нему сразу видать, какой он хлебороб. Внезапно Харим что-то проговорил. Голос его хоть был хриплым и слабым, но в тоне всё ещё чувствовалась твёрдость. Отстранённая, отчаянная твёрдость человека, который уже смирился с судьбой. Муха нахмурился. — Он говорит, что узнал тебя. Говорит, что так и думал, что ты будешь среди тех шурави. Я не ответил Мухе. Жестом приказал Хариму бросить оружие. Тот посмотрел на свой окровавленный ТТ. Хмыкнул. Потом произнёс несколько слов на дари. — Упрямый сукин потрах, — прошипел Муха. — Хочешь, значит, чтобы мы силой тебя разоружили. Ну ничего… Это можно… Потом Муха сказал ему ещё что-то. Душман рассмеялся. — Ты гляди, у нас тут смельчак, — хрипло проговорил Муха. — Смерти не боится. Ещё и угрожает, что если мы его застрелим, то у нас будут проблемы с ихними старейшинами. — Это уже неважно, — покачал я головой. — Переведи ему мои слова, командир. Муха вздохнул. Несколько мгновений потоптался на месте, сжимая рукоятку и цевьё автомата. — Давай. Передам, — кратко ответил он. Тогда заговорил я. — Ты проиграл, Харим. И знаешь, что? Думаю, прикончить тебя прямо сейчас будет справедливо. Ты помогал Муаллим-и-Дину отправлять афганских детей на смерть. Хотел устроить взрыв на площади и погубить своих же собратьев. Мне плевать, что там скажут потом старейшины. По крайней мере, эти места станут спокойнее без такого ублюдка, как ты. Муха перевёл. Он проговаривал последовательно за мной каждое слово. Каждое предложение. И с каждым предложением Харим менялся в лице. Он всё сильнее и сильнее хмурился. Глаза его делались злее с каждым моим словом, что доносил до него Муха. Когда старлей закончил, душман оскалился. Посмотрел на меня исподлобья, а потом что-то прошипел. — Он говорит… — в некотором замешательстве пробормотал Муха, — что он не желал смерти своему народу. — Передай ему, — равнодушно продолжил я, — что это уже не важно. Важно, что он сделал. И чего больше сделать не сможет. Муха передал. Харим, выслушав его, вдруг кратко застонал, согнулся от боли. Потом медленно сполз по бугристой коре старого дерева к его корням. С трудом уселся на землю. Но пистолета из рук не выпустил. Мы с Мухой наблюдали за этим, как каменные, недвижимые статуи, окружившие Харима. И тогда Харим заговорил. Он говорил медленно, с трудом, но и с достоинством. Голос его постоянно срывался в хрип и кашель. Иногда — в едва сдерживаемый стон боли. В этот момент мне сложно было сказать — рана ли мешает ему говорить, или же тяжесть тех слов, которые немолодой уже душман решил нам сказать. Муха смотрел на раненого Харима с каменным лицом. На нём не дрогнула ни одна мышца, когда дух закончил свой очень краткий, но несомненно важный рассказ. — Что он говорит? — спросил я. — Он говорит, — начал Муха безэмоционально, — что он не желал всего того, что творил здесь проповедник. Но поступить иначе не мог. Харим, тем временем, снова скорчился от боли. Сильнее прижал окровавленную руку к раненому животу. — Брешет, — заключил Муха. — Все они брешут, когда поджимать начинает. — Можно это проверить, — сказал я. Муха вопросительно заглянул мне в глаза. — Это как же? — Скажи ему вот что, командир: если он хочет, чтобы проповедник больше не творил своих дурных дел, пусть расскажет нам всё, что знает о нем. И пообещай ему, что в таком случае мы найдём и уничтожим Муаллим-и-Дина. Муха поджал губы. Потом едва заметно кивнул. И стал переводить. Когда он закончил, Харим не ответил сразу. Он просто молчал, уставившись в одну точку. — Эй! Ну как там! — крикнул вдруг Волков, показавшийся у мельницы. Муха чертыхнулся. Он зло обошёл дерево и закричал замкомвзводу в ответ: — Ты че вытворяешь⁈ — Вас долго нету! Ни весточки, ни звука! Вот и решил спросить! — Балда! А вдруг нас тут втихую порезали, а? Ты б тогда был третьим на очереди под снайперскую пулю! Ану, быстро в укрытие! И без команды не высовываться! Тень Волкова на миг замерла на фоне освещённого изнутри дверного проёма, а потом торопливо исчезла внутри. — Тоже мне… умник… — сказал Муха хмуро. Я подошёл к Хариму. Совершенно не опасаясь, сел рядом. Если бы не его медленно поднимавшаяся и опускавшаяся грудь, если бы не тихое, хриплое дыхание, можно было бы подумать, что душман уже умер. Но он жил. Я медленно потянулся к его пистолету. А потом почти без усилий забрал его липкий от крови ТТ. Харим не сопротивлялся. Но я знал — он мог бы. Если б хотел. В дальнейшем наше с Харимом общение проходило через Муху. Старлей опасливо присел рядом на колено и не спешил выпускать автомат из рук. — Псалай жив? — первым делом спросил Харим. — Жив, — ответил я. — Только надышался дыма от вашей нехитрой дымовухи. Харим усмехнулся. Потом скривился от боли. Сплюнул кровь на свою короткую бороду. — И много он вам успел рассказать? — Достаточно. — Но, значит, не всё. Я вздохнул. Подался немного ближе к Хариму. — Если ты решил поговорить, значит, не очень-то любишь этого вашего проповедника. Если хочешь, чтобы мы его нашли, поторопись рассказать всё, что знаешь. У тебя осталось не так уж и много времени. Пока Муха переводил, я многозначительно указал взглядом на рану Харима. Он тоже взглянул на неё. — Видит Аллах, это плохая рана, — сказал он. — Да. Выглядит паршиво. Я аккуратно сунул руку в карман брюк. С трудом достал оттуда туго упакованный перевязочный пакет. Стал рвать. — Остановим кровь. Так ты продержишься подольше. Харим зашипел от боли, когда я приложил ватную подушку к его ране. И тем не менее он вцепился в вату окровавленной рукой. Изо всех сил прижал её к животу. — Я… Я скажу вам всё, что знаю, — продолжил душман, тяжело дыша. — Скажу всё, что слышал про этого «Учителя Веры». Но только при одном условии. Пообещайте, что сделаете всё, что я вам скажу. И тогда мои знания — ваши знания. Муха, переводя слова Харима, нахмурился. Мы с ним переглянулись. — Не в том он состоянии, чтобы ставить нам условия, — недовольно заявил Муха. — Он скоро умрёт, — сказал я. — Давай послушаем, что ему нужно, а потом будем решать. Муха, подумав несколько мгновений, всё же кивнул. Спросил, чего именно хочет Харим. — Я желаю… — начал он, — чтобы вы забрали тела всех моих людей с этого холма. Забрали и моё тело тоже. А потом передали в общину, чтобы нас похоронили, как того требует закон. — Это будет скандал, — сказал Муха, покачав головой. — Причём скандал серьёзный. Выходит, что сын местного старейшины погиб в перестрелке с советскими солдатами… Муха задумался. Потом цокнул языком и добавил с лёгкой иронией: — Капитан Миронов точно не одобрит такого поворота. — Доказательств против них будет достаточно. Они пришли с оружием и напали на нас первыми, — сказал я. — Община поверит своим, — парировал Муха. — Верно, — я кивнул. — Может быть, и поверит. Но эти мёртвые духи пытались взорвать бомбу на площади. Среди старейшин же по большей части царят просоветские настроения. Если принесём им тела преступников, вопрос будет закрыт. Местные получат козлов отпущения. — А он? — Муха кивнул на Харима. — Он не последний человек в кишлаке. Сын уважаемого старейшины. — Его убили не мы. Виновник — Кандагари. А с него уже взятки гладки. Харим сам отомстил ему за собственную смерть. Некоторое время Муха молчал. Размышлял. Подстегнул его Харим. Вернее — его состояние. В свете луны я видел, как побледнело и осунулось лицо душмана. Он медленно, но верно истекал кровью. — Значит, мы согласны? — спросил Муха. — Скажи, что да. Муха сказал. — Я познакомился с Муаллим-и-Дином в Тулукане, в саду Абдул Халима… Голос Харима стал тише. Глаза будто бы остекленели. Он смотрел не на нас с Мухой. Взгляд его был обращён куда-то во тьму. — Он собрал нас, своих командиров, и сказал: «К вам едет великий алим, учёный человек из Пешавара. Его слова — меч, а его сердце — чистое зеркало, отражающее волю Аллаха. Слушайте его». Мы с Мухой внимательно смотрели на Харима. Муха переводил тихо, будто бы подсознательно пытаясь подражать тону и манере речи душмана. — И он приехал, — продолжал Харим, — человек по имени Мирза Вазир Хан. Он не был похож на этих… фанатиков, что рвут на груди рубахи и кричат о джихаде с пеной у рта. Он был тих. Сидел с нами, пил чай, расспрашивал о наших семьях, о наших трудностях. Говорил о долге, о чести, о том, что истинная вера — это не только молитва, но и действие. Защита слабых. Сопротивление несправедливости. Он говорил слова, которые я носил в своём сердце, но не мог выразить. В его устах наша борьба обретала… смысл. Высший смысл. Он видел в нас не просто бойцов, а воинов веры. Это льстило. Сильно. Харим вдруг подавился кровью. Потом с трудом сплюнул. Некоторое время он просто глубоко дышал, сжимая глаза изо всех сил. Потом сглотнул. Продолжил: — Абдул-Халим, наш полевой командир, сиял. Он видел, как этот человек завоёвывает наши сердца, и думал, что он завоёвывает их для него. Глупец. Мы тогда все были глупцами. Потом Харим вдруг осекся. — А нет ли у вас немного воды? — спросил он негромко. Муха отрицательно покачал головой. — Жаль. Очень жаль, — посетовал раненый душман. — Пить хочется так, что нету сил. — Продолжай, Харим, — напомнил ему я. Харим продышался. Потом отвёл взгляд куда-то вверх. Вновь заговорил: — Первые тревоги появились позже. Когда Мирза начал свои проповеди в кишлаках. Сначала он говорил с мужчинами. Потом — с юношами. А потом… я увидел, как он окружён мальчишками, которым и десяти лет не было. Он гладил их по головам, улыбался, а потом… потом доставал из складок своей чапана советскую противопехотную мину. Игрушку, говорил он. «Игрушку для джахилей». И объяснял, как ею «играть». — Мразь… — процедил Муха тихо. — Я подошёл к нему после, — Харим никак не отреагировал на слово Мухи, посыл которого был ясен и без всяких переводов. — Я спросил: «Уважаемый Муаллим-и-Дин, разве путь воина — это путь, усыпанный телами детей?». Он посмотрел на меня своими спокойными, холодными глазами и сказал: «В огне джихада сгорает всё нечистое, Харим. Даже возраст. Перед Аллахом все равны. И смерть ребёнка, принявшего шахадат, слаще и угоднее Ему, чем жизнь старца, сомневающегося в необходимости этой борьбы». Харим тяжело вздохнул. И вздох этот был следствием тяжёлых мыслей, а не раны. — В ту ночь я не спал. Я понял, что чистое зеркало Учителя Веры — это лёд. Лёд, отражающий не волю Аллаха, а его собственную, чужую, расчётливую цель. А мы… мы все, даже Абдул-Халим, были для него лишь дровами для костра, который он разжигал не здесь. Он смотрел куда-то далеко, за Гиндукуш. Туда, откуда пришёл. — Гиндукуш? — спросил я. — Ты намекаешь, что Муаллим как-то связан с пакистанцами? Харим с трудом покивал. — Да. Теперь все — и Абдул-Халим, и его верные воины джихада — все связаны с пакистанцами. Они не видят, а я прозрел. И теперь понимаю — мы пляшем под чужую дудку. Я мрачно посмотрел сначала на Муху. Потом на Харима. Душман совсем ослаб. Он уже с трудом держал голову навесу. Даже держать веки открытыми стоило ему усилий. Тогда, чтобы не терять времени, я спросил: — Чего хочет этот Муаллим-и-Дин? Какова его цель? И где нам его искать? Глава 18 Харим не ответил. Вместо этого он уронил голову на плечо. И всё же немолодой душман смог найти в себе силы, чтобы одарить меня последним взглядом. Он просто смотрел, и казалось, что на новые слова ему не хватит сил. Что он уже не сможет разомкнуть губ. И всё же он смог. И снова полились витиеватые слова незнакомого, чужого языка. И снова Муха внимательно прислушался к ним. И, как и до этого, когда Харим делал небольшие паузы, чтобы перевести дыхание, Муха переводил его слова на русский язык. — Он говорит, — начал Муха, — что проповедника прислали с одной целью — посеять в регионе хаос. Он должен был создать для советского командования образ лютого врага в Тахаре. Создать и для них, и для нас такое впечатление, что войну с шурави готовы вести все — даже дети. Когда Муха закончил, Харим снова собрался с силами. Заговорил. С каждым его словом и без того угрюмый Муха становился еще более мрачным. Брови его опустились, в глазах заблестело тяжелое понимание. А еще — подозрение. Командир разведвзвода поджал губы. Потом сказал: — Он говорит о какой-то операции «Пересмешник». О том, что через Пакистан сюда, на территорию ДРА, переправляется большое количество оружия и боеприпасов. Даже наша форма. Черт… Муха опустил взгляд. — Что за «Пересмешник» такой? — Операция пакистанской разведки, — сказал я. — Пакистан хочет спровоцировать СССР вторгнуться на свою территорию. Или, по крайней мере, сделать вид, что СССР вторгся. Отсюда оружие и форма. У Мухи аж вытянулось лицо. Он посмотрел на меня настолько дурным взглядом, будто бы перед ним был и не я вовсе, а какое-то привидение давно умершего человека. — Чего?.. А ты откуда знаешь?.. — проговорил Муха едва шевелящимися губами. — Потом расскажу. Переводи дальше, командир. Он скоро умрет. Муха сглотнул. Посмотрел на Харима. Тот совсем уже без сил лежал у дерева и, казалось, только и мог, что просто дышать. Будто бы вся жизненная энергия, что осталась в его крупном теле, теперь уходила только на то, чтобы вздымать и опускать грудь при каждом вдохе. Муха несколько мгновений помедлил. Потом поторопил Харима на дари. Душман открыл глаза. Словно полусонный, покосился на нас. И стал говорить. Голос его сделался еще тише. Дух тянул слова. Притом каждое сопровождал тяжелым, свистящим вдохом. — Зараза… А этот Псалай не врал, — начал Муха, когда Харим замолчал. — Слухи, видать, действительно правда. — О чем он говорит? — спросил я. — Говорит, — Муха уставился на меня, — говорит, что контрабанда идет через пещеры Хазар-Мерд. Что там располагаются временные, но хорошо укрытые склады. А шумиха в кишлаке нужна, чтобы переправить оружие на точки постоянного хранения. И… Он не закончил, потому что Харим снова заговорил. Муха принялся слушать. — Сука… — выдохнул Муха, когда душман закончил. Я ничего не сказал. Только вопросительно взглянул на старлея. — Харим говорит, что проповедник скорее всего уже покинул Тахар. Что он отправился дальше на север, — Муха повернулся ко мне. — чтобы и там сеять раздор и хаос. — Это все? — спросил я. — Все, — ответил Муха, отвернувшись и глянув на Харима. — Он сказал, что больше ничего не знает. Я поджал губы. Покивал. Потом медленно поднялся с корточек. Когда застыл над Харимом, душман внезапно снова заговорил. Мы с Мухой слушали. Голос душмана, тихий, хриплый, сопровождающийся свистящим дыханием, казалось, почти сливался с ветром, гуляющим по холму. Он стал настолько слабым, что всё — и случайный скрип мельничных мачт и парусов, и шелест листвы, и даже суховатый шорох травы где-то у старой кучи кирпичей, — могли заглушить его для нас. Но не заглушали. Я слышал каждое слово. И пусть не мог понять их смысла, понимал их суть. Сейчас, здесь, Харим оставлял нам свою последнюю волю. Свое завещание. Муха поднялся, бряцнув антабкой автомата. Выпрямился. Посмотрел на меня. — Он хочет, чтобы мы поговорили с его отцом. Харим дышал еще несколько мгновений. Он прикрыл глаза. Уронил голову набок. А потом его широкая грудь перестала вздыматься. Просто застыла на выдохе, словно агрегат, у которого закончился заряд или топливо. Душман умер. — Что он сказал? — спросил тогда я. — Можешь повторить дословно? Муха, с каменным лицом смотревший на мертвого Харима, кивнул. — «Скажите моему отцу, что я искал честь не там. И что я умер не как шахид, а как дурак, проливавший кровь за чужую ложь». — такие были его слова. — Хорошие, — только и ответил я. — Перед смертью он стал честным с самим собой. — Говоришь так, — посмотрел на меня Муха, — будто бы сожалеешь о его смерти. — Я привык видеть смерть, — сказал я немного погодя. — И научился уважать ее. Чья бы она ни была. Муха засопел. — Не слыхал я, чтобы у парней в твоем возрасте бывали такие мысли. — Я тоже, — сказал я, улыбнувшись. — Ну лады, — Муха повесил автомат на плечо. — Пойдем к нашим. Расскажем, как обстоят дела, и займемся телами. Я молча покивал. Мы неспешно зашагали вверх по холму. Несмотря на то что по небу тянулись рваные облака, луна и не думала прятаться за ними. Она, словно один большой, блестящий глаз, сопровождала нас на пути. Помогала. Подсвечивала дорогу. — Знаешь что, Саша, — заговорил вдруг Муха. Потом хитровато зыркнул на меня. — Есть у меня по поводу тебя какие-то мысли. — Какие? — спросил я почти равнодушно. — Ну, смотри сам: навыки стрелкового и рукопашного боя у тебя не чета обычному солдату. Мыслить тактически умеешь. Знаешь про какие-то вражеские операции, про которые не то что я, вряд ли командир наш знает. Забавно это как-то. Я хмыкнул. — Подозреваешь, что я не тот, за кого себя выдаю? — Не знаю, — вздохнул Муха. — А что? Ты не тот, за кого себя выдаешь? — Мы с братом родились в станице Красная, в Краснодарском крае, — с улыбкой вздохнул я. — Призвались вместе, да только попали: он в ВДВ, я в погранвойска. Вот и вся история. — Это ты на заставе научился так воевать? — не поверил Муха. — На заставе хорошая школа, — ответил я совершенно буднично и даже простодушно. — Вот значит как, — старлей улыбнулся. — И про секретные вражеские операции там рассказывают каждому, кто служить туда приходит. — Про «Пересмешник» я узнал, когда первый раз пошел в наряд в горы. Там мы столкнулись с пакистанскими спецами. Те местными прикидывались. Пытались найти проход в горах на нашу территорию. Муха задумался. — Что-то такое слыхал. Проходили новости, что на одной из застав каких-то, толи шпионов, толи диверсантов поймали. Уже не помню. Так это, выходит, ты поймал? — Мы с парнями. — И че? — Муха снова улыбнулся. — И че там было? — Пойдем быстрей, — поторопил я. — Неохота тут торчать до утра. Быстрей дела поделаем. Ну и походу — расскажу. То была очень «веселая» история. Старейшина Гуль-Мухаммад сжал свой тяжелый, ореховый посох до белых пальцев. Взгляд его поблекших глаз будто бы провалился в никуда, когда он услышал о смерти своего сына Харима. Когда мы с Волковым, Мухой, муллой и капитаном Мироновым явились в его скромную, но тихую и аккуратную обитель, старик встретил нас в комнате для гостей. В гостевую комнату он вошел с трудом, но и с достоинством, как хозяин. Гуль-Мухаммад был стар. Навскидку, я бы дал ему не меньше семидесяти пяти лет. Это был невысокий, сутуловатый и сухощавый старичок. Он передвигался с трудом. Опирался на массивный резной посох орехового дерева, и тем не менее шел на своих ногах. Пусть и каждое движение давалось ему с явным трудом. Я бы даже сказал — с борьбой с собственным ветхим телом. У Гуль-Мухаммада было по-настоящему древнее лицо. Темное, иссеченное глубокими, словно ущелья, морщинами, оно напоминало лик старой, каменистой скалы. Скалы стойкой, но из века в век терзаемой могучими афганскими ветрами. Старик носил короткие волосы и длинную, густую бороду, заплетенную в две аккуратные и свободные косы. И борода, и волосы были не просто седыми. Они были белыми, словно снег. Одевался старик скромно: он носил не новый, но чистый перхан-тумбан из добротной хлопчатобумажной ткани, а плечи покрывал старой, чуть вылинявшей шерстяной патой. Когда старейшина поздоровался и спросил у нас разрешения сесть на высокий табурет, капитан Миронов сообщил ему новость о смерти его сына. Старейшина молчал долго. Он казался недвижимым, словно статуя. Только сжатые на посохе, узловатые пальцы да часто смыкающиеся и размыкающиеся губы выдавали в нем существо, способное двигаться. — Где его тело? — сказал он на русском языке, но с характерным акцентом. — Мы… — Миронов замялся, — он во дворе. Муха, в присутствии старика, кажется, смутился, когда речь зашла о Хариме. Он странно пошевелился и потупил взгляд. Услышав это, Гуль-Мухаммад обратился к своему внуку — молодому мужчине, почти юноше, что скромно ждал у закрытой двери. Старейшина сказал ему несколько слов, и тот, вежливо поклонившись, вышел из комнаты для гостей. — Как он умер? — спросил старейшина тихо. Мулла, что стоял недалеко от сидящего на скамье Гуль-Мухаммада, вдруг принялся тихо, но немного нараспев бормотать себе под нос какие-то молитвы, то и дело поднимая к небу глаза. Когда мы встретились с муллой Абдул-Рахимом у мечети, он вел себя с нами очень боязливо. Даже отстраненно. Мулла будто боялся смотреть нам в глаза. Отвечал Миронову односложно и уклончиво. Когда прозвучал вопрос старейшины, мы с Мухой переглянулись. Я видел — старлей колеблется, а потому первым шагнул вперед. — Он возглавлял отряд душманов, который окружил нас в мельнице во время выполнения нашей боевой задачи. Завязался бой, а когда душманы поняли, что проигрывают — в их рядах началась междоусобица. Рахима смертельно ранили ножом в живот. Он умер на наших с товарищем старшим лейтенантом глазах. И успел попросить, чтобы мы принесли тела его и его людей в кишлак. Гуль-Мухаммад слушал, даже и не думая смотреть на кого-либо из нас. Взгляд его, казалось, померк уже давно. Создавалось впечатление, что он как-то почувствовал, какие вести ждут его утром. — Кто его убил? — спросил старейшина тихо. — Некий Мухаммад Кандагари. Одноглазый душман, — сказал я. — Он возглавлял группу душманов-лазутчиков в кишлаке. И был одним из организаторов несостоявшегося взрыва на площади. В комнате повисла тишина. Правда, продолжалась она недолго. Всё потому, что капитан Миронов прочистил горло, тоже выступил вперед. Он держался чуть ли не по стойке смирно перед стариком. Потом с искренней, но несколько преувеличенной скорбью в голосе сказал: — От лица советского командования примите мои соболезнования, уважаемый Гуль-Мухаммад. Гибель вашего сына — это потеря для всех. Старик не поднял на него взгляда. Только устало и тяжело покивал. — Благодарю вас, товарищ капитан, — сказал он хрипловато. Миронов несколько смущенно засопел. Поправил фуражку и вернулся на свое место. — Как твое имя, молодой шурави? — вдруг обратился ко мне Гуль-Мухаммад. — Александр. — Скажи мне, старший сержант Александр Селихов, за что сражался мой сын в свои последние минуты? К чему обращался его дух перед смертью? — Он сожалел, — не повел я и бровью. — Сожалел о том, что искал честь не в тех делах. И о том, что умер не как воин, а как обманутый человек. Только сейчас Гуль-Мухаммад поднял на меня взгляд. — Это его слова? — Да. Его. Старик горько вздохнул. — Я отправлял его в медресе учить Коран, чтобы он нашел путь к миру. А он нашел только путь к войне. Я не доучил его. А может быть — переучил. Старик сжал губы. Добавил: — То, что произошло сегодня ночью, — моя вина. — Это вина людей, что, позабыв о совести, гоняются за призраками, — не согласился я. — За призраками власти, призраками силы. Призраками мнимой свободы, навязанными им извне. Но точно не ваша. — Я благодарен тебе за добрые слова, мальчик, — немного помолчав, ответил старик. — За мудрые слова. Подобных слов редко стоит ожидать от молодых людей твоего возраста. Старейшина обвел взглядом и остальных. — Я благодарен всем вам. Вы принесли домой его тело. Положили конец его заблуждениям. В наше время — это уже милость. На этом, в сущности, встреча со старейшиной закончилась. Мы формально попрощались, и нас проводили во двор. Спустя пять минут мы уже двигались к квартире Миронова. Мухе нужно было выйти на связь с заставой, чтобы доложить о случившимся в командование ММГ. Когда мы проходили вдоль высокого глиняного дувала с бойницами, я на миг замедлил шаг. Замедлил, потому что боковым зрением увидел, что происходило в саду большого дома старейшины. Там, среди сливовых и персиковых деревьев, стояла повозка с телом Харима. А рядом, сгорбленный, сломленный не тяжестью лет, а личной потерей, на него безотрывно смотрел старый Гуль-Мухаммад. — Мы так и думали, что ты тут околачиваешься, — сказал Муха с улыбкой, когда мы зашли во двор дома Муаммара и Анахиты. — От службы отлыниваешь, а? Бледнов, куривший на сходнях, поднялся. Уставился на нас немного испуганным взглядом. — Я не мог их оставить ночью одних, — сказал он. У лейтенанта был очень усталый, даже помятый вид. Лицо его осунулось от недосыпа. Глаза опухли, и под ними висели мешки. Волосы были всклокоченными, а на макушке и вовсе странно торчали в сторону. — Все соседи узнали правду? — спросил я тихо. Бледнов замялся. Оглянулся на раскрытую дверь. Потом снова на меня. Грустно покивал. — Мы наделали тут шуму сегодня ночью, — сказал Бледнов с горечью. — Уже весь кишлак в курсе дел. И про Катю тоже… — И что? — спросил Муха. — Пока ничего, — вздохнул Бледнов. — Но Анахита жаловалась, что соседки с ней не разговаривали сегодня утром. Странно косятся теперь. Да и некоторые мужчины тоже. — Пока наши тут стоят, — сказал я, — они не осмелятся ей ничего сделать. Особенно после ночной перестрелки. Бледнов опустил взгляд. Сошел с нижней ступеньки и сунул руки в карманы брюк. — Это сейчас, — поднял он глаза. — Когда вы отбываете? — Машина придет за нами к вечеру, — сказал Муха. Бледнов покивал. — Узнали, что хотели? — Нет. Но узнали кое-что гораздо более ценное, — ответил ему старлей. — Вы уедете, — продолжил Бледнов, — а мы останемся тут. Я с ужасом жду, когда с отряда придет приказ менять точку. Не знаю, что будет с Анахитой теперь, если застава уйдет из-под Айваджа. — Ты винишь во всем нас? — спросил я похолодневшим тоном. Бледнов вздохнул. Потом достал пачку «Космоса», снова закурил. — У меня нету сил никого винить. Я должен думать о том, как защитить мою семью. Мою дочь. — Мы уже подумали, — сказал я с улыбкой. Бледнов недоуменно нахмурился. Его взгляд запрыгал от меня к Мухе и Волкову, а потом обратно. — Как это? — не понял он. Я глянул на Муху. Тот хмыкнул. Тогда я подошел к Бледнову и вытащил из кармана немного помятую телеграмму. — Приказ начотряда, — сказал я. — Товарищ старший сержант передал рапорт обо всем произошедшем. Он дошел до начальника. Будет расследование касательно случившегося. Анахита проходит по нему в качестве свидетеля. Ей предписано явиться в Кабул для проведения следственных действий. А вам, товарищ лейтенант, придется ее сопровождать в качестве охраны. Бледнов, полностью оправдывая свою фамилию, побледнел. — Что? Расследование? Да нас же расстреляют… Нас же… — Анахита — свидетель, — напомнил Муха. — Я уверен, что начальник не в восторге от случившегося. Но к счастью, в моем взводе служат люди, которые, несмотря ни на что, на хорошем счету у подполковника. С этими словами Муха глянул на меня. Бледнов с изумлением заглянул мне в глаза. — Селихов? Ты?.. — Я приложил к отчету собственную записку, — улыбнулся я. — И судя по всему, начотряда прислушался к моим словам. Анахита будет в безопасности до выяснения. И если все пойдет хорошо — есть шанс, что вас переправят в Союз. Бледнов аж рот открыл от изумления. — П-переправят? — Но скандал, скорее всего, будет нехилый, — хмыкнул Муха. — И тебе, товарищ лейтенант, придется быть к нему готовым. — Да плевать мне на скандалы… — ошарашенный Бледнов не знал, на кого смотреть. Взгляд его еще быстрее заметался между нами. — Если нас вывезут отсюда, мне на все плевать… — Вывезут, — разулыбался Муха. А потом Бледнов сделал то, чего от него никто не ожидал: он кинулся к нам и стал благодарно трясти всем руки. Даже удивленному таким поворотом Волкову. — Я ж так долго этого хотел… Так долго голову ломал… Я… Когда? — бормотал при этом Бледнов. — Пока не известно, — сказал я. — Бюрократия, все дела. Пока машина провернется, пройдет какое-то время. Может, несколько недель. Но начотряда приложит все силы, чтобы помочь своим. Я его знаю. Когда на Шамабаде случилась беда с тем бунтом, он нас не оставил. До последнего стоял за своих. И сейчас будет стоять. — С-спасибо… — глаза Бледнова заблестели, когда он тряс мне руку, — спасибо, Саша! Вдруг на пороге появился старый Муаммар. За его покатым плечом почти сразу показалась и Анахита. Старик смотрел на нас с умиротворенным спокойствием. Анахита — с тревогой. — Не бойся ты, красавица! — крикнул ей Муха с улыбкой, — не бойся. Сегодня мы плохих вестей не принесли. Только хорошие. Она не ответила. Просто не успела, потому что к ней кинулся Бледнов. Он обнял ее и старика за плечи. Принялся тихо, но возбужденно им что-то рассказывать. Я видел, как лицо Анахиты менялось на глазах. Как оно сменило выражение с настороженного и взволнованного на счастливое и удивленное. Девушка что-то спросила у Бледнова. Тот осекся. Застыл. Обернулся к нам. — Едет только Анахита? — спросил он. — Она, ваша малолетняя дочь и вы, товарищ лейтенант, — ответил я. — А дедушка? — Анахита опередила хотевшего было открыть рот Бледнова. Мы с Мухой переглянулись. Старлей нахмурился. — Сожалею, — покачал я головой, — но свидетель по делу только вы. Уважаемому Муаммару придется остаться в Айвадже. Глаза Анахиты наполнились страхом. Она быстро глянула на дедушку. Муаммар был спокоен. — Дедушка… Я не могу тебя оставить… — пробормотала девушка, утирая побежавшие по щекам слезы. — Анахита… — вмешался было Бледнов. Девушка резко посмотрела на него, и лейтенант замялся. — Все хорошо, Анахита, — с добротой в голосе проговорил старик. — Все хорошо. Ты выросла сильной и смелой. Ты… — Я не могу бросить тебя одного… И… — Я стар, Анахита, — старик бережно коснулся ее щеки своей узловатой ладонью. — Моя жизнь близится к закату. А ты молода. Твоя жизнь еще длинная. И тут тебе не дадут ее хорошо прожить. Тут над тобой вечная тень моего дома. Там теперь твоя жизнь. С Иваном. С этими словами старик посмотрел на Бледнова. — Ваня, поклянись душой, что будешь защищать моих внучку и правнучку всеми силами. До тех пор, пока жизнь теплится в твоей груди. — Клянусь, — сказал Бледнов. И сейчас в его голосе я не услышал никаких сомнений. Ответ оказался по-офицерски тверд и решителен. — Хорошо, — покивал старик немного погодя. — Тогда езжайте с миром. Я буду каждый день молить Аллаха, чтобы у вас все было хорошо. Каждый день просить у него здоровья для вас троих. — Я тоже… — пискнула девушка, утирая слезы, — я тоже буду молить Аллаха… И… И когда-нибудь мы вернемся за тобой. Очень скоро вернемся! Я обещаю! Вернемся и тоже заберем тебя в Союз. Ведь заберем же? С этими словами она заискивающе глянула на Бледнова. Тот растерялся. Он явно не знал, что ответить Анахите. Его спас Муаммар. — Заберете. Конечно, заберете, — заверил он Анахиту с доброй улыбкой. Девушка не справилась с собственными чувствами и совсем по-светски кинулась обнять деда. Тот медленно, несмело положил ей на спину свои руки. Бледнов стоял рядом и нежно гладил Анахиту по плечу. Волков растрогался. Даже отвернулся, сделав вид, что увидел за забором что-то интересное. Муха просто смотрел на них и улыбался. Я знал, что они все понимают. Знал, что и Анахита, и старый Муаммар, пусть может быть и в глубине души, но осознают — это время до отъезда — последние дни, что они проведут вместе. Как одна семья. Что когда Бледнов увезет Анахиту и Катю с собой, они больше не увидят старика. И все же у них осталось еще немного времени, чтобы пообманывать себя сладкой надеждой. Ну что ж. Пускай обманывают. На войне каждый лечит душу как может. Пусть надежда будет и им временным лекарством. Глава 19 Вечерело. Мы медленно тряслись по дороге в железном брюхе БТРа. В кишлак за нами прибыла Шишига. Вернувшись к точке заставы, мы почти сразу же отправились в обратный путь. Захваченного Псалая, к слову, оставили на точке ждать эвакуации. Что ни говори, а язык будет нам полезным подспорьем. Как минимум, он сможет во многом подтвердить слова Харима. Не говоря уже о том, что наши обязательно выбьют из него еще какую-нибудь полезную информацию. Внутри машины было шумно. Тут царил полумрак. Рычали двигатели БТРа. Рык этот хоть и был привычным, но все же казался осязаемым, будто еще один, лишний пассажир: кузов вибрировал и скрипел. Когда машина преодолевала неровности, низко подвывала напрягающаяся броня. Грохотали сиденья. Несмотря на то что верхние люки машины мы открыли, внутри все равно было душно. Пахло машинным маслом и соляркой. Потом, сырым металлом и пылью. К этому запаху примешивался еще один — нескончаемый душок табака. Это Махоркин закуривал одну за одной. Усталый Волков сидел на почти пустом ряду сидений. Повесив голову, рассматривал, как среди мусора и пыли на полу по дрожащему корпусу пляшет какая-то гайка. Муха сидел через место от меня. Пытался выйти на связь с «Ландышем», чтобы предупредить о нашем прибытии и осведомиться, как у них обстановка. — Ветер два, как слышно? Говорит «Ветер один». Ответьте, — звал он, приложив гарнитуру к уху. — Повторяю: «Ветер два», ответьте. — Нет связи? — спросил я громко. Муха оторвался от наушника. Глянул на меня и покачал головой. — Лоботрясы! Видать, снова Кулябов забыл аккумулятор зарядить, чтоб его! Кот из дома — мыши в пляс! Как обычно, мля! — А мож, мы не в радиусе? — спросил Волков, оторвав взгляд от гайки. — Мож еще не въехали? Муха выдохнул. Глянул на часы. — Мож и не въехали, — заключил он. — Лады. Чуть попозже еще попробую их вызвать. Некоторое время ехали молча. Пусть события в Айвадже и пошли не по плану, но все же я чувствовал удовлетворение от того, как мы провели это дело. Это спокойное, немного усталое удовлетворение походило на то, какое бывает, когда своими руками закончишь тяжелую физическую работу. А потом спокойно, умиротворенно рассматриваешь плоды своих трудов. Казалось, даже у Мухи, несмотря на всю усталость, приподнялось настроение. Как минимум, выражение его лица перестало быть угрюмым и мрачным. Хотя и все еще оставалось суровым. Волков же, по всей видимости, просто устал. Сейчас, казалось, у него не было сил даже на то, чтобы просто вести праздные диалоги ни о чем. Внезапно нас всех дернуло, когда машина застыла на месте. Сквозь гул моторов я слышал, как громким матом ругается Махоркин, сидя в кабине. — Что там такое⁈ — подорвался Муха со своего места. Командир, пригнувшись, прошел к месту механика-водителя. Заговорил о чем-то с Махоркиным. — Ну что там? — спросил я, когда Муха обернулся. — Пастух! Овец перегоняет! — крикнул сквозь гул двигателя старлей. Я аккуратно полез наверх, выглянул сквозь люк в крыше. Большое стадо овец медленно пересекало белую, как мел, дорогу. Оно напомнило живую реку мохнатой, бесконечно бекающей и мекающей скотины. Тут и там среди серых пышных спин животных я видел сидящих, вываливших языки могучих алабаев. Собак было две. Псы направляли животных, внешне вяло наблюдали за тем, как те начали перебираться через дорогу. Но стоило хоть одной овце отбиться, как какой-нибудь из алабаев подскакивал и, расталкивая широкой грудью отару, прыжками спешил к отбившемуся животному. Гавкал, слегка кусал, чтобы овца вернулась на место. Пастуха я заметил почти сразу. Это был маленький, скрюченный, словно сморчок, старик, сидевший на камне и покуривавший трубку. Казалось, его совершенно не интересовало ни собственное стадо, ни бронемашина, рычавшая на дороге на холостом ходу. Спустя минуту на броню выбрались и остальные. Муха задумчиво сел у башенки. Волков, выпрямившись во весь рост, сделал руки козырьком от солнца, щурясь, наблюдал за отарой. Махоркин показал голову из люка мехвода. Глебов грузно выбрался по пояс. Держась за обшивку, уставился на старика. Махоркин обернулся к Мухе и что-то ему проговорил. — А⁈ — отозвался старлей. Мехвод повторил. — Ничерта не слышу! Глуши! Глуши, говорю! Когда Махоркин заглушил двигатели, то снова обернулся и сказал: — Говорю, стадо ничего себе, товарищ старший лейтенант! Я такого еще не видал! Муха сухо сплюнул. — Я думал, ты по делу! А про стадо я и сам вижу, что большое! Махоркин скуксился. Виновато, по ноздри, спрятался в люке. — Так а че делать-то будем, товарищ командир? — спросил Волков, глянув на Муху. — Да что-что? Ждать. Щас пройдут, и поедем. Ждать пришлось немало. Старик, казалось, и не собирался подгонять овец. Он лишь докурил, постукал трубкой о камень и взялся за кисет, чтобы забить ее заново. — А отара ничего себе, — снова заговорил Махоркин. — Овец у него то — густо. — Была бы поменьше — быстрей бы прошли, — заметил Глебов кисловато. — Да я не о том. Товарищ старший лейтенант! — Махоркин оглянулся, — а вы как? Шашлык из баранины любите? Я хмыкнул, но ничего не сказал. — А кто ж его не любит? — сказал Муха, мрачновато наблюдая за тем, как стадо перетекает с одной стороны дороги на другую. — А сальцо жареное? А курдючное? — Махоркин, — Муха вздохнул. — Ты чего душу мне бередишь, а? — Да я предложить хотел, — громко сказал Махоркин, но вдруг заговорщически оглянулся и сильнее выглянул из люка, чуть не по самые плечи, потянулся к Мухе, — товарищ старший лейтенант. У этого овец вон сколько. Мож, он одной и не заметит? А парни бы обрадовались шашлыку. Представляете ихние рожи, когда мы к ним с овцой заявимся? Муха нахмурился. — Ты че, Махоркин, овцу у него предлагаешь украсть? Махоркин замялся. — Ну… Ну почему же сразу украсть? Реквизировать… На нужды, так сказать, советской армии. У него их вон сколько! Неужели ж он одной пожалеет для советских солдат? Мы ж тут не хухры-мухры. Мы ж тут интернациональный долг выполняем! Муха поджал губы. Глебов осуждающе посмотрел на Махоркина, и тот в ответ глянул на него и спросил: — Ну чего? — Воровать у местных жителей — это не дело, — низковатым голосом протянул Глебов. — Да че ему? Одной овцы жалко? Он же, пади, с Айваджа! — попытался оправдаться Махоркин. — А мы им вон какое дело помогли сделать! Душманов повыгоняли с ихнего села! И че? Даже самой маленькой овцы не заслужили? — Воровать — да. Не дело, — сказал Муха. — Но идея с шашлыком мне нравится. Вы как, мужики? Старлей обернулся к нам. — Да я бы… — Взгляд Волкова запрыгал по окружающим. — Да я бы не отказался от нормального мяса. А то эта тушенка уже вот где… Муха глянул на меня, но я просто молча пожал плечами. — Так, лады, — Муха хлопнул по коленям и встал. — У кого что есть? Зубной порошок, мыло, сахар? Если уж хотите мясо лопать, расчехляйте НЗ. Бойцы быстро засуетились. В результате вот какой нехитрый выкуп нам удалось собрать: три куска темно-красного «Банного» мыла, грамм триста кускового сахара, полкило соли, не очень новый, но все еще острый складной нож, старая брезентовая плащ-палатка, которую Волков отыскал в БТР, армейский стальной котелок, небольшой рулон медицинского бинта и баночку йода. Я от себя добавил перевязочный пакет и пару пластинок анальгина. А вот у Махоркина — главного инициатора бартерного обмена, в НЗ нашлось не так уж много добра. И тем не менее он, скрепя сердце, выдал нам три пачки «Беломорканала». Все это добро Муха упаковал в плащ-палатку. Пока собирался выкуп, я поглядывал на старика. Он, кажется, заинтересовался нашей активной деятельностью на броне БТРа. Если раньше пастух казался совершенно равнодушным ко всему, что творится вокруг, то теперь с интересом наблюдал за тем, как собирается «плата» за овцу. — Так, ладно, — Муха спрыгнул с БТР. Глебов протянул ему автомат и полную добра плащ-палатку. — Щас вернусь. Я поднялся. Отряхнул галифе от дорожной пыли. Повесил через плечо свой АК. — Давай с тобой схожу. Муха пожал плечами. Когда я спрыгнул с брони, мы вместе потопали к пастуху. Потом стали пробираться сквозь плотную отару, высоко поднимая ноги. Муха, таща плащ-палатку на спине мешком, чертыхался и ругался себе под нос матом, пиная очередную овцу. Я заметил, как пристально следят за нами алабаи. Псы казались совершенно безмятежными. Даже ленивыми. Один лежал у границы пути стада. Он вывалил язык и быстро дышал, даже не поворачивал морду в нашу сторону. Лишь иногда одетый в черно-белую шкуру зверь едва заметно водил купированным ухом, прислушиваясь к нашим шагам. Второй — еще более крупный, пегой масти пес, сидел прямо посреди стада. Он облизывался и не сводил с нас взгляда. Обращал свою массивную морду вслед за нашим с Мухой движением. Когда мы приблизились к пастуху, тот даже не пошевелился. Он так и продолжал сидеть на своем плоском камне, свесив ноги в мягких кожаных сапогах. Курил, отправляя к небу сладковатый, душистый табачный дым. Старик показался мне еще более древним, чем даже отец погибшего Харима. Он был невысок и сгорблен. Лицо его напомнило мне желтое, сморщившееся от времени яблоко. Глаза оказались маленькими и темными. А еще они смотрели на нас с некоторой долей ехидства и, я бы даже сказал, какого-то превосходства. Губы его, узкие и обветренные, то ли постоянно ухмылялись, то ли казались насмешливыми из-за многочисленных морщин вокруг них. Пастух носил потрепанную, штопаную-перештопаную чапану и свободной рукой поглаживал густую не по годам бороду. Незнакомец держался так, будто был совершенно уверен — советские солдаты и пальцем его не тронут. Чувствовалось в его взгляде какое-то хитровато-надменное превосходство. Будто бы он считал себя полнейшим хозяином положения. Муха поздоровался. Сдержанно поклонился старику. Я в знак приветствия кивнул. Старик тоже поклонился. Потом вдруг ответил: — Я говорю русский язык. Я давно живу. Я много говорил с шурави, когда они много строили. — Слава те господи, — шепнул мне Муха, — я уж думал, опять язык придется ломать. — Я прошу шурави простить, что мои овцы медленные, — сказал старик, — овец много. А я один. И я стар. Я уже не успеваю за овцами. — Ниче-ниче, дедушка, — поспешил ответить Муха. — Мы к тебе по другому делу. — Дело? Ко мне? Такому старому человеку? — Старик сделал вид, что удивился. — И какое же дело у шурави? — Мы хотим купить у вас овцу, — сказал я. Пастух задумался. Почесал подбородок тоненьким мундштуком трубки. — Купить это хорошо. А за какие деньги? Советские деньги я не принимаю. Мы с Мухой переглянулись. — Да не, деда, — сказал старлей. — Не за деньги. Вот. Он кинул плащ-палатку на землю. Сел рядом и развернул ее, показав старику содержимое. — Тут у нас разное. Мыло, лекарства, соли, сахару по чуть-чуть. Тебе в хозяйстве все пригодится. С этими словами Муха показал деду солдатский котелок. — Вот, дедуль, посмотри, сколько тут всего! И мыло хозяйственное — рубаху намоешь до скрипа. Зеленка вот. Порезался, намазал — сразу заживет. Соль, сахар — все полезное! Старик закряхтел. С трудом слез с камня. Опустился у развернутой плащ-палатки. — М-м-м-м… — протянул он. — Богатство-то богатство. У меня в юрте много такого богатства. Он взял кусок мыла. — Два мешка целых! От рабочих, что дорогу на Саланг делали. Рабочие тоже думали, что мыло — это деньги. Муха недоуменно приподнял бровь. Глянул на меня. Я молчал. Наблюдал. — Ты чего, деда? — спросил Муха, — это ж всегда пригодится. Старик аккуратно сунул руку в мешочек с сахаром. Достал кусок, понюхал. — Сахар… Сахар это хорошо. Да только на что мне сахар? От него зубы болят. А у меня уже мало зубов. Ты, молодой шурави, хочешь, чтобы и остальные выпали? Муха нахмурился. — У тебя наверняка внуки есть, дедушка, — сказал я. — Их угостишь. — А точно! Внуки! — Старик ткнул себя мундштуком в висок так, будто бы ему пришла хорошая идея. — У меня внуков много! Чуть поменьше, чем овец! А тут сахару сколько? А? И на половину не хватит! Это что ж, я одним внукам дам, другим не дам? Тогда они друг другу будут завидовать! Резать друг друга начнут аж до крови. Ты что, молодой шурави… хочешь беды в моей семье? Я нахмурился, но ничего не ответил. Собственно говоря, потому, что в этот момент понял — отвечать было сугубо бессмысленно. Муха покраснел от злости. — А это что? — Старик вырвал у Мухи из рук котелок, — это кастрюля? Хорошая кастрюля. Крепкая. Он покрутил ее в руках. Потом поплевал на дно, вытер слюну рукавом. Муха поморщился. — Хорошая кастрюля! Но одной овцы не стоит. Овца — не кастрюля. Она ходит. — Пойдем, командир, — сказал я, — он не торгуется. Издевается над нами просто. С ним договориться не получится. — Это почему ж не получится? — удивился старик деланно. — Овца ходит. А сапоги твои тоже ходят! Он указал на ноги Мухи. — Возьму сапоги и кастрюлю. За это — одна овца. Ну как? Он снова плюнул, но теперь себе в ладонь. Протянул ее Мухе. Муха опять поморщился и не выдержал. Матерясь себе под нос, отобрал у деда котелок, кинул в кучу и сгреб плащ-палатку. Старик ехидно захихикал. — Что? Не будет торговли⁈ — закричал он, когда мы уходили к БТР, — ну смотри! Я тут буду! Если что, у меня есть ишак! Упрямый, как твой танк! Вот на танк и поменяю! — Зараза старая, — зло бросил Муха, — падла какая. Мы к нему со всей душой, а он… — Проучим? — хитровато улыбнулся я Мухе. Тот замедлил шаг. Уставился на меня. — Это как же? — Да есть одна мысль, — улыбнулся я. — Ты давай, какую пожирнее выбирай, — сказал Волков Глебову. Когда мы болтали с вредным стариком, уже упали сумерки. Когда вернулись — они загустели. Стало почти темно. Отара, казалось, замерла на месте. А вместе с нею и старик. Тот будто бы и не собирался никуда уходить. Так и сидел на своем камне. Я же поделился с Мухой планом нашей маленькой мести. Муха со злости одобрил его немедленно. И первым пунктом в плане было — начать движение. Потому БТР едва катился на малом ходу. Когда он въехал прямо в отару, старик слез с камня и разорался. Но Волков с Глебовым были уже наготове. Они застыли у распахнутого люка, через который можно было наблюдать плотно бегущих у бортов машины овец. — Ты смотри. Смотри не подави! — кричал Муха Махоркину. — Не подавлю! Они и сами разбегаются! Порядок, командир! — Вот эту! Эту хватай, что пожирнее! — крикнул вдруг Волков. Махоркин вместе с замкомвзвода разом сунулись в люк, схватили овцу и принялись втаскивать ее внутрь машины. — Тяжелая… — пыхтел Глебов. — Зато жирная какая! — радовался Волков. За несколько мгновений они умудрились втянуть крупное животное внутрь машины. — Свет! Свет включите! Вяжите ей ноги! — орал Волков. Муха включил освещение. Тусклые лампочки немедленно изгнали изнутри машины темноту. А потом мы все замерли без движения. Волков с Глебовым просто застыли. Окоченели. У Мухи, казалось, просто задергался глаз от увиденного. Я же, с трудом стараясь сдерживать смех, закрыл лицо ладонью. Все потому, что в руках Волкова с Глебовым оказался алабай. Здоровенный пес, смотрел на них с таким удивлением, что его нельзя было просто описать словами. Казалось, зверь никогда и не думал, что кто-то может обойтись с ним столь наглым образом — затащить внутрь БТР. Сама мысль об этом будто бы противоречила всему мировосприятию пса и пониманию своего места на этой бренной земле. Пес уставился на пограничников. Пограничники на пса. Вдруг алабай пошевелил обрубком хвоста и глухо буфкнул на Волкова. Замкомвзвода словно бы очнулся ото сна. — Выпинывай его! Выпинывай его наружу! — закричал он. Волков с Глебовым судорожно принялись пихать собаку вон из БТР. Когда у них это получилось, могучий пес рухнул за борт, отряхнулся и в полном шоке уставился на отходящую от него машину. Смотрел он недолго. Почти сразу, преисполненный собственного достоинства, пес посеменил куда-то вдоль стада. — Давайте заново, — сказал я. Глебов с Волковым почти синхронно кивнули. Уставились в люк. — Вон! Вон ту давай! Черт! Внутри свет, ничерта не вижу! — сказал Волков. — Это хоть не собака? — опасливо осведомился Глебов. — Да вроде нет! Хватай! Они схватили. Потом втянули в машину мекающую, бьющую копытцами по борту овцу. Немедленно ее успокоили. — Все! — крикнул Муха мехводу. — Забрали! Газу! Газу давай! — Еще не прошли отару! — Газу! Махоркин прибавил газу. БТР медленно прорезал реку разбегающихся перед его носом овец. Миновал ее и поехал дальше. Радостный Волков выглянул сквозь крышу, чтобы посмотреть на старика. — Глядите! Заметил! Заметил, что мы умыкнули овцу! Бежит! — крикнул Волков. — Останавливай, — рассмеялся я, доставая из кармана помятую бумажку. — Чего? — удивился Волков. — Зачем? — Прекратить движение! — закричал Муха. Махоркин затормозил. Я, закончив писать нехитрые словечки на бумажке, полез вверх, на броню. Когда выбрался, увидел, как старик, размахивая кривой палкой, очень медленным, неловким шагом пустился в погоню. Я встал, отряхнулся. Потом спрыгнул с машины и пошел ему навстречу. — Ты чего! Разбойник! Вор! — кричал дед, запыхавшись, — верни овцу! Видел я, как вы ее забрали! Видел и… Старик замолчал, когда я приблизился и протянул ему мятую бумажку. В глазах старого пастуха теперь не было ни превосходства, ни ехидства. Только недоумение. — Это чего? — спросил он. — От имени советской армии выражаю вам благодарность за помощь. Вот, возьмите. Старик взял бумажку. Повторил: — Это чего? — Квитанция. Ничего мы не украли. Все уплачено как полагается, — пожал я плечами. — Ну, бывайте. С этими словами я обернулся и пошел обратно к БТРу, оставив ошарашенного деда на дороге. Не знаю, смог ли дед прочесть, что было написано в моей записке. Но, признаться, читать там было особо нечего. Помятая бумажка содержала в себе следующие слова: Квитанция № 1 Дата — 27 августа 1981 года. От гр-на Мухамада (Пастух) в пользу СССР получено: Овца: 1 (одна) шт. Оплачено: Терпение: 1000 (одна тысяча) единиц. Урок гостеприимства: 1 (один) шт. Претензий не имею. Какое-то время мы ехали без происшествий. За бортом уже совсем стемнело. — Ну что там, товарищ старший лейтенант? — спросил Волков, поглаживая стреноженную овцу, — не отвечают? — Не отвечают, — нахмурившись, Муха оторвал гарнитуру от уха, — помехи какие-то. Он глянул на часы. Добавил: — Хотя мы уже час как вошли в радиус. Связь уже должна наладиться. Да только помехи какие-то. — Дайте послушать, — сказал я. Муха передал мне рацию. Я прислушался к эфиру. Лишь шум статики был мне ответом. — Может, глушат? — сосредоточенно спросил Муха. — Может, глушат, — ответил я, возвращая ему гарнитуру. — «Ветер два»! Говорит «Ветер один» На связь! — снова попытался Муха. Потом прислушался. Вдруг его лицо вытянулось. Он улыбнулся. — Вроде вышли. Но связь не к черту. Ниче не слышно, но что-то говорят. «Ветер два», это «Ветер один», не слышу вас! Повторите, не слышу вас! Муха снова прислушался. — Фуф… — выдохнул Волков, — я уж думал, что у них чего случилось… Муха остановил Волкова жестом. Потом вдруг нахмурился. Глянул на меня. — Слышу чужую речь, — сказал он. — Говорят не по-русски. Глава 20 — На Дари? — спросил напрягшийся Волков. Муха ничего ему не ответил, только сильнее прислушался, заткнув свободное ухо, чтобы оградиться от шума двигателей. Все молчали. Ждали, что скажет Муха. — По-английски говорят, — с изумлением протянул старлей. — Че за черт? Поймали какой-то посторонний сигнал, что ли? Или мож я уже того… Ку-ку… — Дайте-ка… — протянул я руку. Муха медленно передал мне гарнитуру. Я прислушался. И действительно, сквозь статику и шум помех я услышал приглушенные, едва слышимые разговоры на английском языке. Да только сквозь тихие иностранные голоса я услышал еще кое-что — далекое бубнение на русском и даже смех. Тогда, недолго думая, я крикнул в микрофон первое, что пришло мне в голову: — Рота, подъем! Признаться, на особый результат я не рассчитывал, даже скорее крикнул на удачу. И тем не менее эффект оказался немедленным. Практически тут же на том конце началось зверское копошение. Что-то бухнуло, что-то грохнуло. Послышались шёпотки, а потом и голоса: — Ой, мамочки… Я ж на «ЗЧ» перевел… — Да ничерта не перевел ты… Вон! Гляди! — Сука… — «Ветер два», что у вас за безобразие в эфире? — строго сказал я, добавив в голос офицерского тона. — «Ветер один», это «Ветер два». Ждали, когда выйдете на связь. За время несения службы чрезвычайных ситуаций не было. Как слышно? Прием. — Вышли? — спросил Волков несколько удивленно. Муха нахмурился. Проговорил мне: — Че у них за черт творится? — «Ветер два», — продолжил я, — что за посторонний шум в эфире? Что за голоса? Повторяю: слышу посторонний шум в эфире. Прием. Несколько мгновений в гарнитуре было тихо. Потом с «Ландыша» наконец вышли на связь: — У нас все чисто, «Ветер один». Никаких посторонних голосов. Возможно, помехи, или сигнал чужой поймали. Прием. Голос звучал неуверенно. Тот, кто болтал сейчас со мной по связи, явно был сконфуженным. Я передал гарнитуру Мухе. — Че-то они там учудили, — сказал я с ухмылкой. — Вот гавнюки… — зло протянул Муха. Потом он принялся ругать связиста, требовать прекратить безобразие и доложить обстановку. Предупредил, что мы возвращаемся на «Ландыш». — Ну не отвертятся, — сказал Муха мрачно, — ей-бо не отвертятся. Сейчас вернусь, такой им разнос устрою, что мало не покажется. Когда мы вернулись на «Ландыш», уже стемнело. Бойцы на точке несли службу спокойно. За эти несколько дней никаких серьезных происшествий не произошло. Зато явно случился какой-то цирк. И Муха первым делом попытался в этом цирке разобраться. Когда машина остановилась у одной из землянок, старлей немедленно спрыгнул с брони и энергичным шагом пошел в землянку. — Парни! А мы с гостинцами! — кричал всем Махоркин, когда у БТРа собрались пограничники. Я был на броне и спрыгнул на землю. Волков же открыл боковой люк и сразу, не здороваясь, выкрикнул: — Помощь нужна! Давай, бойцы, вытягивай! С этими словами он стал пихать в люк овцу. — Шашлыки у нас будут! — крикнул им радостный Махоркин из люка мехвода. Новость солдаты встретили громким и веселым «О-о-о-о», принялись вытягивать овцу наружу. — Кулябов? Где Кулябов⁈ — вышел из землянки Муха. — Куда девался? Я видел, как Пчеловеев хлопнул одного из помогающих с овцой бойцов по плечу. — Куляба, там че-то Муха от тебя хочет. Кулябов перепуганно обернулся. Даже в темноте я заметил, как его лицо побелело от страха. Он сглотнул. — Кулябов! — снова позвал Муха. Некоторое время помедлил, а потом крикнул: — Я! — Ко мне, быстро! Несколько мгновений Кулябов выглядел словно обреченный на расстрел смертник. Потом подтянул ремень и как ни в чем не бывало пошел к Мухе. Я хмыкнул. Уже тогда я понял — он действительно как-то накосячил. Да только отпираться будет до последнего. Муха с Кулябовым скрылись в землянке. — Сашка! — вдруг позвал меня кто-то. Я обернулся. Это был боец по фамилии Митин, Витя Митин. Он служил разведчиком в отделении Андро Геворкадзе. — Что такое? — спросил я. — А че? Муха Кулябова звал? — Увел его в землянку уже. Митин выругался матом. — Вот зараза, и че? Ты ж с ним ехал. Сильно он злой? — Как собака, — улыбнулся я. Митин выругался во второй раз. — И чего вы натворили-то? — кивнул я вопросительно. — Да ничего мы не делали! — неубедительно наврал мне Митин. — А че ж ты тогда так забеспокоился, а? — Да я просто спросил, — замялся Митин. — Ну лады. Пойду. Он было обернулся, чтобы уйти, но я остановил его: — Я слыхал по рации чужие голоса. Митин застыл. Обернулся. — Чего? Какие голоса, ты че? — И ваши тоже слыхал. Ты б лучше Мухе признался. Он же не успокоится. Как вернемся в крепость — весь взвод будет гонять так, что мало не покажется. Митин не выдержал моего взгляда. Опустил глаза. — Ну дело твое, — пожал я плечами. — Поступай как знаешь. Да только когда ты всему отделению проблем понаделаешь, никто из парней тебе спасибо не скажет. — Ниче мы не делали… — выдохнул Митин и поправил ремень автомата на плече. Я ничего ему не ответил. Только пожал плечами. — Давай! Давай ее туда! — кричал кто-то из парней, когда Пчеловеев с Бычкой потащили вырывающуюся овцу за землянку. — Вон там за ветку привяжем! — А откуда ж она взялась? — рассмеялся кто-то другой. — А вот так! — крикнул Махоркин, выбравшийся уже на броню, — это интернациональная помощь афганского народа советскому! — Ага… У них попробуй чего выпросить, — хмыкнул Андро Геворкадзе, наблюдая, как парни тащат стреноженное животное к ветке старого, хиленького ореха. — Они скорее с тебя последние сапоги сымут, чем овцой поделятся! — Ну с нас же не сняли! — крикнул Махоркин. — Ну, — подтвердил Глебов, стоя у большого колеса БТРа, — нам ее Саша Селихов выменял. — Это ж на что? — удивился Андро. — На урок гостеприимства! — разулыбался Махоркин. — Гля, че учудили? — сказал мне Муха и передал аудиокассету. — Лоботрясы. Решили, что рация — это им магнитофон какой-то! Следующее утро началось со сменой караульных. Почти сразу на точке началась суета. Кто-то разделывал овечку, другие рыли яму, чтобы соорудить походный «мангал» под шашлык. Третьи заготавливали дрова. Кто-то ушел за водой. Пчеловеев с бойцом по фамилии Андреев варили в котелке патроны, чтобы обменять их на лук в ближайшем пастушьем поселении. «Приготовленными» патронами потом все равно не пострелять, а лук взводу нужен. Без лука никак. Я же сидел на большом бревне у кострища и точил нож на куске точильного камня, который позаимствовал у Махоркина. Как только с овцы снимут шкуру, надо было помочь парням с разделкой туши. Когда Муха отвлек меня, я отложил нож. Взял в руки треснутый футлярчик с кассетой. Сквозь прозрачный пластик рассмотрел рукописные буквы на вложенной внутрь записки — AC/DC. — Рокеры, блин… — выдохнул Муха. — Решили музыку послушать. Митин где-то достал «Весну» с порванным динамиком. Ну и ума ему хватило Кулябова надоумить к рации его присобачить. Они даже переходник из проволоки скрутили. Тфу… Музыканты чертовы. С этими словами он глянул на провинившихся бойцов. Я понял, что Митину хватило духу признаться, как только проснулся. Все потому, что первым делом, выйдя из землянки, я увидел двух бойцов, неустанно роющих окоп для новой пулеметной точки. Помятые, грязные и хмурые, они без устали работали саперными лопатками, стоя на коленях в сухой афганской земле. — Я сразу понял, что с Кулябовым тут нечисто, — хитровато улыбнулся Муха. — Ты знаешь, что он пару месяцев назад вытворил? Я вернул Мухе кассету, не сказав ни слова, отрицательно покачал головой. — Таким же макаром пытался к нашей взводной рации присобачить какой-то проигрыватель. Дежурный, когда в эфире услышал Высоцкого, очень удивился. Мы с Мухой сдержанно рассмеялись. — Ладно, — я встал. — Пойду. Мне надо парням помочь с разделкой. Покажу им, как жилы правильно вырезать, чтоб мясо было нежнее. Муха кивнул. Мясо резали на крупные, большие куски. Мариновать предполагалось в луке, специях, которых парням удастся урвать у местных, ну и воде с добавлением аспирина. Мясо должно было получиться нежным и вкусным, хоть и нехитрым яством. В нашем положении — лучше и не сыщешь. К полудню шашлык был готов. Жарили мы его на железной решетке, которую Махоркин притащил неведомо откуда. При этом на вопросы, где он ее взял, мехвод уклончиво отвечал, мол «Меньше знаешь, крепче спишь!». И этот ответ всех вполне устраивал. Взвод расселся вокруг мангала. Принялся усиленно потреблять жирное и сочное мясо, щедро сдобренное укропом и черным молотым перцем. Вкупе с лепешками, что парням удалось наменять у пастухов на патроны, заходило как надо. Да что греха таить? Я и сам, вместе со всеми, лопал мясо так, что за ушами трещало. Нашу точку окутал приятный запах дыма и душистый — шашлыка. Довольные бойцы расселись кто где. На некоторое время даже затихли все разговоры. Слышалось только довольное чавканье. Первым наелся Махоркин. Он развалился на земле, подпирая голову рукой, и принялся потягивать очень сладкий чай, которым запивали шашлык. Поболтав напиток в кружке, мехвод вдруг заявил, задумчиво глядя на небо: — Хорошо… Щас бы еще чего покрепче под шашлычок, так вообще бы было прекрасно! — Покрепче? Водки что ли? — зыркнул на него Бычка. — Водка неплохо, — задумался Махоркин, — но я в этом деле, знаешь ли, гурман. У меня батя самогон на кедровых орешках и изюме настаивает. Приучил к хорошему. На следующий день — как стеклышко. Будто и не прикладывался. Бычка хмыкнул. — Тоже мне. Кедровые орешки? Это в детском саду так балуются. Вот мой брат двоюродный… Он на Севере служил, так тот на полярнике настаивал! Зеленом таком. Говорит, после второй стопки начинаешь понимать белых медведей. Или медведям кажется, что ты их понимаешь. Не помнит. Бойцы грянули дружным смехом. — А я вот слыхал, что иногда на медвежьем дерьме настаивают, — сказал вдруг боец по фамилии Филипенко. Бойцы вновь рассмеялись. — Да иди ты? — в веселом удивлении спросил Пчеловеев. — Ну, — вполне серьезно кивнул Филипенко. — у меня сосед один, дядя Сеня, так он охотник. Как уходил на медведя, так постоянно с сумкой дерьма возвращался. Я когда малой был, с речки иду под вечер, вижу его только с охоты. Ну и спрашиваю, мол, дядь Сень, а че эт у тебя там так воняет? А он мне — это медвежий помет. Я на нем самогон настаиваю. Вот вот вырастишь, так приходи, угощу. — Слыхали⁈ — рассмеялся вдруг Бычка, — Филипенко у нас самогон на медвежьем дерьме пил! Ну как хоть? Понравился? — Да ну тебя в баню, — обиделся Филипенко и затянулся сигаретой, — не пил я ни черта. Хотя знаешь, дядя Сеня всех родственников им поил. Всем нравилось. — А че ж ты не попробовал? — спросил Махоркин. — Да не успел, — пожал плечами Филипенко. — Не стало дяди Сени. — Медведь задрал, или спился? — спросил заинтересовавшийся Волков. — Да не. Застрелили. Отец егошней жены, дед Егор застрелил, как узнал, что он все это время вместо охоты в соседнее село к теть Зине ездил, гулял с ней от жинки-то. — Мстительный какой, — цокнул языком Махоркин. — Ну за дочку-то, — понимающе кивнул Бычка. — Да причем тут дочка? — разулыбался Филипенко. — На медведя-то, выходило, он и не ходил вовсе. А дерьмо все равно с каждой поездки привозил. Да вот только чье — так и не признался! Все звонко рассмеялись. Махоркин даже за живот схватился. Всеобщее веселье прервал суровый Муха. — Ну че? Наелись? — спросил он. Бойцы сразу посерьезнели. Кто лежал, развалившись, — встал. Муха обвел всех серьезным взглядом. — Сворачивайтесь. Готовность пятнадцать минут. Выдвигаемся на новую боевую задачу. Бойцы засуетились, забегали, принялись тушить угли и собирать остатки шашлыка. — Что такое, командир, — встав и отряхнувшись, спросил у него я. Муха вздохнул. — Командир передал — проблемка появилась. На обратном пути к крепости, к югу от дороги, пропало отделение с третьей заставы. На связь не выходит. Нужно проверить. — Давно? — спросил я. — С самого утра, — пожал плечами Муха. — Но это еще не все. Не ответив, я только вопросительно приподнял бровь. — В том ущелье велась странная активность, — сказал Муха, — они ехали проверить. — Какая активность? Муха поджал губы. — Возможно, объявился наш проповедник, Саша. От Автора: * * * ✅ Братство. Том 2 Продолжение истории о настоящей дружбе и боевом братстве в мирной жизни ✅ На первый том большая скидка https://author.today/reader/474133 Nota bene Книга предоставлена Цокольным этажом , где можно скачать и другие книги. Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN/прокси. У нас есть Telegram-бот, для использования которого нужно: 1) создать группу, 2) добавить в нее бота по ссылке и 3) сделать его админом с правом на «Анонимность» . * * * Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом: Пограничник. Том 10: Тень "Пересмешника"