«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 19%

         Эти люди искренне боялись оказаться под властью немецких оккупантов и поэтому, запасаясь законно или незаконно добытыми пропусками, а то и вовсе без пропусков, бежали на восток, подобно тому, как парижане бросились на юг в 1940 г., когда немцы стали подходить к столице.
         Позже многие из этих людей горько стыдились своего бегства, того, что они переоценили силу немцев и недостаточно твёрдо верили в Красную Армию. И всё же разве не было оснований для паники, когда 10 октября начались все эти лихорадочные приготовления для эвакуации?
         Интересные описания Москвы в разгар октябрьского кризиса можно найти не столько в исторических работах, сколько в беллетристике, например, в уже цитировавшемся романе К. Симонова "Живые и мёртвые". Там дана картина Москвы в то мрачное 16 октября и в последующие дни: забитые беженцами вокзалы; ответственные работники, уезжавшие без разрешения на собственных машинах; одетые во что попало ополченцы и бойцы коммунистических батальонов, которые маршировали по улицам, но без песен; завод "Серп и молот", круглосуточно изготовлявший тысячи противотанковых "ежей", доставлявшихся к внешнему Бульварному кольцу; запах гари от сжигаемой бумаги; быстрая смена воздушных налётов и воздушных боёв над Москвой, в которых советские лётчики зачастую самоотверженно таранили вражеские самолёты; деморализация одних и твёрдая решимость других защищать Москву и драться, если понадобится, в самом городе. К 16 октября многие заводы уже были эвакуированы. И всё же под всей этой накипью паники и страха была и "другая Москва". Вот что пишет о ней К. Симонов:
         "Конечно, не только перед Москвой, где в этот день дрались и умирали войска, но и в самой Москве было достаточно людей, делавших всё, что было в их силах, чтобы не сдать её. И именно поэтому она и не была сдана. Но положение на фронте под Москвой и впрямь, казалось, складывалось самым роковым образом за всю войну, и многие в Москве в этот день были в отчаянии готовы поверить, что завтра в неё войдут немцы.
         Как всегда, в такие трагические минуты, твёрдая вера и незаметная работа первых ещё не была для всех очевидна, ещё только обещала принести свои плоды, а растерянность, и горе, и ужас, и отчаяние вторых били в глаза. Именно это и было, и не могло не быть, на поверхности. Десятки и сотни тысяч людей, спасаясь от немцев, поднялись и бросились в этот день вон из Москвы, залили её улицы и площади сплошным потоком, нёсшимся к вокзалам и уходившим на восток шоссе; хотя, по справедливости, не так уж многих людей из этих десятков и сотен тысяч была вправе потом осудить за их бегство история..." {Симонов К. Живые и мертвые, с. 249.}.
         Симонов писал свой рассказ о событиях в Москве 16 октября 1941 г. спустя почти 20 лет, но эти строки звучат правдиво в свете того, что я услышал об этих мрачных днях в 1942 г., всего несколько месяцев спустя.
         Мне также вспоминается история совсем другого рода, рассказанная комсомольской активисткой с известного текстильного комбината "Трёхгорка", девушкой лет двадцати пяти, по имени Ольга Сапожникова, принадлежавшей к "династии" московских ткачей. Всех трёх её братьев призвали в армию: один из них был уже ранен, а другой "пропал без вести". Она была несколько полна и неуклюжа, с грубыми рабочими руками и коротко остриженными ногтями. При всём том она обладала осанкой и характером, и в её бледном лице, спокойных серых глазах, твёрдом подбородке, красиво очерченных полных губах и белых зубах, сверкавших, когда она улыбалась, была своеобразная, сильная русская красота. Это был человек совершенно определённого типа: даже физически она принадлежала к рабочей аристократии. На формирование её характера и внешнего облика наложили свой отпечаток хорошие традиции.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»