 |
 |
Прочитано: 0% |
Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»
|
|
Прочитано: 0% |
Шаманы всех стран, соединяйтесь!
Возвращаясь с удачной охоты, наши предки услышали в урочище Куруса голоса детей. "Духи подсказывают: детям тут будет хорошо", - сказала Онидон. Все согласились с ней и переехали сюда. Онидон была шаманкой. До сих пор рассказывают легенды, как она снимала с плеч голову, когда скакала по тайге, чтобы уберечь глаза. Онидон была бабушкой моего прадеда Барая, тоже шамана. Под его взглядом люди замирали как вкопанные. Отказавшись от крещения, он провел прощальный обряд и покончил с собой.
Мой дед Иван родился в Курусе. Его насильно крестили в проруби. Высокий, сильный, он имел много лошадей, коров, овец, растил хлеб. Односельчане уважали его, выбирали старостой. В 37-м его как бывшего кулака, шамана и старосту арестовали и вместе с другими родичами расстреляли под Иркутском.
МЫ СВОРАЧИВАЕМ С ТРАКТА НА ПРОСЕЛОК и направляемся в горы. Глухая тайга, поля, перелески. Наконец, Игнат Шангаев, мой двоюродный брат, останавливает машину, мы поднимаемся на склон, засеянный пшеницей, и видим посреди поля заросли крапивы.
- Здесь стояла юрта деда Барая, - говорит Игнат, - я бы мог извести крапиву, но тут она - не сорняк. Указывает святое для нас место.
Рядом другие заросли крапивы.
- И здесь стояли юрты, - пояснил Игнат, - улус разросся, родичей было много, но после коллективизации всех переселили в Мольку.
Спускаемся в лощину с кустами черемухи. Рядом березняк, выше - сосновый бор, лиственницы вперемешку с пихтарником, где много зверья. Шаман из Мольки, которого мы пригласили с собой, разводит жертвенный костер, кладет в него ая-гангу (богородскую траву) и начинает камлание, брызгая в огонь водку, бросая туда же куски ритуального барана.
Молитвенно сложив руки, мы слушаем, как вызывают духи предков. Как удивились бы друзья, увидев меня сейчас. Пройдя все ступени атеизма: пионер, комсомолец, член партии, выпускник философского факультета МГУ, я участвую в шаманском молебне.
Пряный дым щекочет нос, щиплет глаза. То ли от него, то ли от воспоминаний выступают слезы. Молюсь своим предкам. Закрыв глаза, вижу монгольских шаманов, стучащих в бубен... Моя прапрапрабабка Онидон скачет по тайге с головой под мышкой... Прадед Барай целит из лука в зверя. А вот дед Иван с годовалым младенцем на руках, точь-в-точь как на единственной его фотографии 1908 года.
Этот младенец - мой отец Владимир Иванович. Он в 20 лет возглавил коммуну "Красная Молька", добился высшего в Приангарье урожая хлеба, 30 центнеров с га. Потом его как сына кулака и шамана трижды исключали из партии, не раз его и наша жизнь висела на волоске. Но в конце концов он получил значок "50 лет в партии" и ценил эту награду выше всего. Он умер, бедняга, с твердой верой в правоту партии.
Я помянул его, помянул мать и родню матери. Ее отца Прокопия Тасханова, братьев Иосифа, Луку, Никиту, расстрелянных в 37-м, а также своих дядей Максима и Павла, погибших под Москвой. Вспомнил и других родичей, живых и тех, кто покинул этот мир. Духи предков услышали нас: полил ливень.
ДОНДОК УЛЗЫТУЕВ БЫЛ ОДНИМ ИЗ САМЫХ ярких поэтов Бурятии. Его стихи в переводе М. Светлова, Е. Евтушенко публиковались в Улан-Удэ, Москве и за рубежом, на десяти языках. Он был в зените славы, когда с ним случилась беда.
Приехав на свою малую родину, в Шибертуй, Дондок пошел на охоту. Возвращаясь из тайги, попал на кладбище шаманов.
Их хоронили на специальных помостах. Со временем жерди сгнили, и прах оказался на земле. Тут же лежал ржавый шаманский шлем оргой. Дондок унес его и попросил кузнеца реставрировать. Увидев шлем, тот стал отмахиваться:
- Грех это! Не то что домой приносить - прикасаться нельзя!
- Чепуха! - сказал Дондок. - Оргой нужен не для забавы, а как память о предках, я как раз поэму задумал.
И убедил кузнеца. Через день пришел к нему и не узнал оргоя - окалина свежая, клепки новые. Решив примерить, приставил к голове - маловат. Надел на жену кузнеца - как раз! Она повела плечами, глаза ее заблестели, и она стала петь странную песню. Муж недовольно буркнул: "Боло!" - и снял с нее оргой. Она тут же переменилась в лице. Глаза потухли, стали испуганными.
По пути в Улан-Удэ Дондоку стало не по себе. Какая-то странная песня, и голос - чужой... Вскоре пришла телеграмма: умерла жена кузнеца. Дондок выехал на похороны. На поминках кузнец со слезами сказал:
- Ты, конечно, знаменитый поэт, все тебя уважают, но в наш дом ты принес горе. Не от инфаркта жена умерла, а от оргоя. И сам ты, как вернешься, выбрось его.
Приехав домой, Дондок рассказал об этом своему другу художнику Владимиру Уризченко. Тот начал успокаивать: мол, не вини себя, а от оргоя посоветовал избавиться. Дондок нехотя отдал оргой. Уризченко положил его на антресоли. "Я не бурят, на меня не подействует".
УРИЗЧЕНКО ДЕЛАЛ ТОГДА "КОЛЕСО УЧЕНИЯ" для крыши дацана и подружился с Кенден-ламой, пригласил его к себе домой. Лама прикрыл глаза, как бы понюхал воздух, и сказал: - В комнате есть что-то шаманское. Забыв об оргое, Уризченко ответил, что у него ничего такого нет. Но Кенден-лама пошел по комнате, поводя ладонями, как локаторами, и вдруг показал наверх:
- Там! Только тут Владимир вспомнил о шлеме, приставил стремянку и достал оргой. Лама взял его в руки и сказал:
- О! Очень сильная черная энергия! Еще немного - и ты бы умер.
Дондок Улзытуев поехал в Читинскую область на дни бурятской литературы, но сильно заболел. Вернулся в Улан-Удэ совершенно больным и вскоре умер. И было ему всего 36 лет. Медики сделали свое заключение о причинах скоропостижной смерти. Но Кенден-лама сказал, что Дондок нарушил один из заветов предков - потревожил шаманский дух и жестоко поплатился за это.
Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»
|
| ||||||||
|
|
|
|
|
|
|
|||