«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 90%

         И еще хочу сказать о неделимости общей и технической культуры. Это неделимые вещи. Если вы кусок какой-то изымаете, связанный с историей нашего отечества или с нашей литературой, если вы к чему-нибудь ослабили внимание - это обязательно бумерангом вернется - в силу неделимости культуры. В равной степени нельзя все отдать литературе и искусству и забыть про технику. Мы тогда станем беспомощным обществом. Возникает естественный вопрос: вопрос гармонии.
         - Возвратимся к Чернобылю. Как вы пережили это событие как человек и как специалист? Не было ли у вас комплекса вины, не личной вины, а вины физиков за случившееся?
         - Я бы так сказал: было чувство злости. И досады на то, что здесь, в этом институте, где специалистами высказывались все необходимые опасения и предложения, мы оказались недостаточно сильными и вооруженными для того, чтобы провести в жизнь нужную точку зрения. И отчеты писали, и выступали многие, и чувствовали опасность усложнения технологических систем без изменения философии их построения. Были и готовые рекомендации. Ну, например: важнейшим упреждающим элементом было бы создание диагностических систем. У нас ратовали за эти диагностические системы, испытывали некоторые из них, требовали их развития, везде объясняли опасность того, что у нас не хватает вычислительных мощностей для построения нужных моделей и оценки ситуации, для обучения персонала на тренажерах. Но, выходит, мало требовали, плохо объясняли. Вот в этом смысле было чувство злости, что ли. Сердиться же на физиков или, тем более, на физику - это все равно что бить палкой гуттаперчевую копию начальника, как это кое-где делается в Японии. Физика - это лидирующая в технике наука, она не может быть в чем-то виновной. Виновны могут быть люди, плохо ее использующие.
         А как человек что я пережил? Меня в субботу 26 апреля сняли с актива, я как был "при параде", так и вылетел туда. Никто из нас не ожидал аварии таких масштабов. Со станции неправильно нас в Москве информировали. Мы получили противоречивую информацию. По одной информации - вроде там все присутствует - и ядерная авария, и радиационная опасность, и пожар, в общем, все виды опасности обозначены. А потом стали информировать, что пытаются вести охлаждение, то есть пытаются управлять реактором. Раз пытаются управлять реактором - значит, он существует, и тогда особых проблем нет. Но вот когда мы подъехали, дело было вечером, в субботу, и я увидел зарево красное - это, конечно, поразило и сразу показало серьезность дела. А потом уже времени на эмоции не было - надо было изобретать на месте - что чем и как измерять, что предпринимать, и так далее. В тот вечер мы только оценили радиационную обстановку, причем самым активным "дозиметристом" был профессор Абагян Армен Артаваздович - директор Института атомных элекстростанций. А на следующий день, когда я в бронетранспортере подъехал к развалу реактора - вот тогда и появилось это чувство злости, о котором я вам говорил. И еще ощущение того, что к такой ситуации оказались неподготовленными. Не было заранее предусмотренных решений и технических средств. Ведь что произошло? Всегда говорилось, что вероятность ядерной аварии крайне мала. И проекты станции действительно обеспечивали эту малую вероятность. Но ведь все-таки вероятность не была нулевой. Из нее следовало, что такая авария может произойти раз в тысячу лет. Но кто сказал, что этот раз не придется на наш с вами год? На 1986 год? Тем не менее возможность аварийных действий до того, как происходит это маловероятное событие, не была предусмотрена.
         Правда, спустя некоторое время, когда мне пришлось поехать в Вену, на заседание в МАГАТЭ, я убедился, что вся мировая наука и техника, как показала практика, не очень-то к такого рода авариям была подготовлена...
         И еще скажу такую вещь. Может, это звучит парадоксально, но как только отпустила острота тревоги, я стал получать удовлетворение от выполняемой работы. По-моему, я не одинок, очень не одинок в этих своих эмоциях. Потому что были созданы такие условия, при которых шла настоящая работа - без бумаг, без волокиты, без согласований. На плечи Правительственной комиссии легла колоссальная ответственность. Особенно в первые дни. Это уже потом стали появляться всякие согласования, когда ситуация была более спокойная. Но в тот момент было так: все нам помогали, все было в нашем распоряжении, но вся ответственность за принятые решения ложилась на плечи людей, которые туда приехали, и особенно на плечи Б. Е. Щербины. И это оказалось очень полезным. Ситуация драматичная, но в условиях представленной самостоятельности, сопряженной с ответственностью, удалось организованными усилиями множества людей и ограничить число пострадавших, и сравнительно быстро локализовать масштабы аварии.
         Пришлось решать там и научные задачи. Первая задача - локализация аварии. У нас не было алгоритма поведения в таких ситуациях. И единственное поле активных действий - в небе, на высоте не ниже двухсот метров над реактором. Как поступать? Первое, в чем мы убедились, - что реактор не работает. Датчики нейтронов в этих гамма-полях не работали, все нейтронные каналы были неработоспособны. Значит, нужно было по соотношению короткоживущих изотопов и по активности их выделения определить, что новой наработки быстро распадающихся изотопов нет. Убедились, что новой наработки нет. Реактор не работает. Но горит графит и выделяется тепло.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»