«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 88%

         Но мы ещё дойдем до Ганга,
         Но мы ещё умрём в боях,
         Чтоб от Японии до Англии
         Сияла Родина моя.

         То есть патриотизм - это только временная - пусть пока неизбежная - "рутина", а впереди - завоевание мира, превращение его в "единую родину"...
         Кто-либо может сказать: а стоит ли уделять внимание этим - в общем-то "немудреным" - стихам? Но, если вдуматься, в них точно запечатлелась имеющая существеннейшее значение "раздвоенность" (патриотизм - интернационализм), которая во многом определяла развитие общественного сознания в стране и в 1930-х годах, и позднее, - собственно говоря, вплоть до наших дней (в связи с этим отмечу, что в моем сочинении - и на предшествующих, и на последующих его страницах - достаточно много "экскурсов" в литературу, и, как я убежден, не бесплодных, ибо литература есть своего рода "плод" истории, в котором так или иначе концентрируется и кристаллизуется содержание данного исторического периода).
         Сотоварищ Павла Когана, ставший по-настоящему значительным поэтом, Борис Слуцкий, написал впоследствии стихи о третьем их сотоварище - погибшем 19 января 1943 года под Сталинградом Михаиле Кульчицком. Стихи начинаются патриотическим мотивом, выразившимся уже в том, что речь идет не об СССР, а о России:

         Одни верны России потому-то,
         Другие же верны ей оттого-то,
         А он не думал - как и почему...
         Она была отечеством ему.

         Но завершается это стихотворение явно совсем иной нотой (та же раздвоенность!), и, как и в случае со стихами Когана, последняя строфа долго не публиковалась - слишком резким, даже, в сущности, жестоким было "противоречие":

         Я не жалею, что его убили.
         Жалею, что его убили рано.
         Не в Третьей мировой, а во Второй,
         Рожденный пасть на скалы океана,
         Он занесен континентальной пылью
         И хмуро спит в своей глуши степной.

         Еще десятилетие назад Станислав Куняев писал об этих строках Бориса Слуцкого: "Стоит поразмышлять, почему поэту жаль, что его герой пал во Второй мировой войне, в период того овеянного славой времени, которое мы называем Великой Отечественной. Да, видно, потому, что герой, выросший и воспитанный в 20-30-е годы с их лозунгами Всемирной Революции... готовился к большему: к последнему и решительному бою, который назван поэтом "Третьей мировой"... Потому с такой разочарованностью звучит противопоставление мечты и действительности - "рожденный пасть", а в итоге всего лишь "хмуро", то есть почти недовольный судьбой, "спит", да в какой-то провинциальной "глуши степной", засыпанный вроде бы и родной землей, но поэт называет её всего лишь "континентальной пылью" (здесь, надо думать, сопоставление глобального "океанического" пространства - в стихах упомянуты "скалы океана" - и ограниченного "внутриконтинентального". - В.К.)... Да, не удалась жизнь! - только так можно прочитать это стихотворение..." *133
         Тем не менее следует оценить ту твердую поэтическую волю, которая подвигла Бориса Слуцкого на столь жестокий вердикт о судьбе лучшего друга:

         Я не жалею, что его убили.
         Жалею, что его убили рано, -

         то есть, если бы он погиб на "Третьей", вообще не следовало бы жалеть, слишком велика цель, ради которой он бы тогда погиб...
         Нельзя не сказать, что Слуцкий позднее, уже долгие годы спустя после создания цитированного стихотворения, пришел к выводу об иллюзорности впитанной им в юности веры и писал:

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»