«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 31%

         Первые сигналы о "новом курсе" Горбачёва, предназначенном повернуть политику перемен в СССР в каком-то другом, неизвестном до тех пор направлении, наметились во время работы XXVII съезда КПСС в феврале 1986 года. По правде говоря, тогда Горбачёв, скорее всего, сделал заявку не столько на какую-то новую политику, сколько на внедрение в неё некой иной, принципиально отличающейся идеологии о характере, целях и содержании реформы. Он уже не только больше не говорил о преемственности с принципами и идеалами прошлого, но и всячески старался навести на мысль о якобы уже созревшей необходимости порвать с этим прошлым.
         В плане тактическом он обычно связывал подобные идеи с рядом недостатков, допущенных во время "застойного периода" правления Брежнева, сложившегося после начала его серьёзной болезни. Очевидно, заигрывая с уже довольно широко распространёнными общественными настроениями, он призывал к "подлинно революционным переменам" и к необходимости "решительного поворота" как во внутренней, так и в международной политике.
         Общие речи такого рода вводили людей в заблуждение, позволяя им воображать вещи, в корне отличающиеся от того, что в действительности происходило впоследствии.
         Горбачёв также подменил конкретную формулировку Андропова об "ускорении научно-технического прогресса" более неопределённой и туманной фразой об "ускорении экономического и социального развития". К тому же, если, как ему казалось, кто-то не уделял нужного внимания таким изменениям в терминологии, он всегда подчёркивал, что речь идёт не просто о словах, а о совершенно ином понимании совершающихся перемен. По его мнению, их не следовало бы ограничивать сферой лишь экономических реформ. Наоборот, в соответствии с "новыми взглядами" Горбачёва, изменения должны были охватывать все методы работы, всю систему существующих политических и идеологических институтов.
         Таким образом, после своего политического доклада XXVII съезду КПСС Горбачёв стал систематически подменять узловой до тех пор термин идейно-политической практики "ускорение" терминами "гласность" и "перестройка". Мало того, он уже вкладывал в них какой-то иной, ранее неизвестный смысл и значение. Так, в апреле 1986 года он заявил, что "перестройку" следует понимать как "коренное, полное изменение", в июне того же года - что она означает "перемену всего общества", а в июле - уже прямо объявил её "революцией".
         Без сомнения, практика столь расширенных толкований в значительной мере способствовала росту популярности и привлекательности идеи о так называемой "перестройке". Курс её, однако, оказался чреватым множеством рисков и опасностей, касающихся благосостояния и даже самой жизни и существования миллионов людей и страны в целом. "Расширительные" толкования отняли у политики реформ то чёткое содержание и ясные цели, которые были заданы ей во время Андропова. Таким образом, "перестройка" всё более оборачивалась неким преимущественно пустословным, лишённым конкретного смысла и значения занятием. Речи о "модернизации структуры" и преобразованиях всё чаще стали восприниматься чем-то самоценным, что следовало бы осуществлять просто ради "самой идеи". Разговоры о реформах стали вращаться как будто в каком-то "заколдованным круге", перемены делались ради самих перемен. Такими впечатлениями делится о том периоде Н. Робинсон, автор изданной в 1995 году книги "Идеология и конец советской системы".

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»