  |
 |
Прочитано: 57% |
«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»
|
|
Прочитано: 57% |
Итак, вопреки ретропрогнозам и экс-ожиданиям Радзинского не русские ударили по немцам, а немцы по русским. И когда же и как это произошло? Казалось бы, что за вопрос! Кто же этого не знает! Тем более писатель-историк. Но Радзинский всегда Радзинский, какого вопроса он ни касался бы. И мы у него читаем: "Гитлер начал свой поход..." Он не в силах сказать "вторжение", "нападение", "агрессия", он говорит деликатненько - "поход". Словцо вполне уместное не только в рассказе о войне, но и в таких изречениях, как "поход в театр", "поход туристов", "поход по грибы" и т. п. Так когда же начал Гитлер поход за русскими опятами? Уверяет, что "день в день с Наполеоном". Да неужто крайне суеверный Гитлер решил отведать наших грибков в один день с Наполеоном, который этими грибками отравился? Разумеется, нет. Наполеон вторгся в Россию 12-го, по новому стилю 24 июня, а Гитлер, как известно, 22-го.
Дальше, опираясь, видимо, на воспоминания своих родителей, историк пишет: "Уже в первые дни войны обстановка паники и ужаса пришла в Москву". Гораздо, правильнее было бы сказать не "в Москву", а "в дом 4-А, квартиру 5 по Старо-Пименовскому переулку". Там четырехлетний Эдик жил с папой-сценаристом и мамой-маникюрщицей. Автор умалчивает о том, каковы были проявления паники и ужаса в родной семье, и мы можем лишь предполагать: уже 23 июня папа ринулся на Курский вокзал за билетами в Ташкент, а мама помчалась на рынок, чтобы продать маникюрный набор и купить мешок соли. Но о панике в Москве сочинитель ничего не утаивает и режет правду-матку: "На окнах маскировка, фонари не горят". Да, так и было. И конечно же это доказательство полной прострации по причине ужаса. Поди, цивилизованные парижане и благородные лондонцы в 1939 году не допустили ничего подобного. Плевать они хотели на все немецкие "юнкерсы" и "мессершмитты". Поди, Елисейские поля и Пикадилли как ни в чем не бывало сверкали огнями...
Рисуя жуткую картину первых дней войны в Москве, баталист не обошел, разумеется, и темы народного ополчения: "Запись была объявлена добровольной, но отказавшихся записаться обливали презрением и обещанием расправиться". Это кто же обливал презрением? Кто грозил? И кому? Ни одного примера автор не приводит, ни одного имени не называет, и нам опять не остается ничего другого, как предположить: это папу Радзинского облил презрением сосед по квартире, когда узнал, что папа уже 23 июня купил билеты до Ташкента, это маме Радзинского грозили судом, когда увидели, что она скупает соль и спички.
Но вот не предположения, а конкретный исторический документ тех самых первых дней войны - письмо, напечатанное в "Известиях" 4 июля 1941 года, на другой день после великой речи Сталина по радио:
"Вчера я подал заявление о зачислении меня добровольцем в народную армию по уничтожению фашизма... Я иду защищать свою страну и готов, не щадя ни жизни, ни сил, выполнить любое задание, которое мне поручат. И если понадобится, то в любой момент - с оружием в руках или с заостренным творческим пером - я отдам всего себя для защиты нашей великой Родины, для разгрома врага, для нашей победы".
Как видим, нет в этом документе эпохи ни страха и ужаса, ни паники и прострации, ни малейших следов понуждения, а только любовь к Родине и готовность умереть за нее. Автор этого письма - великий русский советский композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Тот самый, которого ныне бесстыжие гробокопатели Евгений Пастернак и Николай Сванидзе пытаются изобразить глубоко замаскированным антисоветчиком и жертвой тоталитаризма, страдальцем советского строя... Конечно, на фронт Шостаковича не пустили, но залепить свою оплеуху фашизму, прогремевшую на весь мир, он сумел - гениальной Седьмой симфонией.
«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»
|
| ||||||||
|
|
|
|
|
|
|
|||